– Что в имени? – говорил дух. – Вот малая былинка, что цветет. Будет ли пахнуть она иначе, хоть розой назовем ее, хоть нет.
– Это, красотка, – сказал Кэрол, – скелет в шкафу или тайна Синей Бороды. Однажды я, возможно, тебе шепну, но…
– Тебе придется громко произнести его вслух в церкви.
– И я это сделаю. А, ладно… Мугридж. Скажи «Ах!», если хочешь, но не говори «Что-что?».
– Ах! – сказала Клодия.
– Он был дурным человеком, – храбро произнесла Джо.
Клодия подождала развития темы: на свете есть множество разновидностей «дурного»… Она говорит про… Тетушка Эми с видом местного авторитета по части секса, который признает, что Клодия скоро станет ей ровней, кивнула. Именно это они имели в виду.
– Но почему ты…
– Мой крестный. Он был большим лучшим другом моего оцта. Какое-то время.
– Он убил твоего отца.
– Тетя Гарри!
– И твою мать.
– Ах, ну…
– А теперь имеет наглость называть себя лорд Шеппи.
– Должен же он был взять себе какое-то имя. Не мог же он стать лордом Мугриджем.
– Я и не знала, что пэрство жалуют соблазнителям и убийцам.
– Еще как. Если только у них достаточно денег.
Поймав встревоженный взгляд Клодии, тетя Джо сказала:
– Думаю, Гарри, Кэрол предпочтет на свой лад рассказать семейную историю нашей дорогой Клодии.
Тетя Гарри шмыгнула носом, а тетя Эми, которая все отдала ради любви или в этом себя убедила, сказала мягко:
– Он, наверное, очень был к ней привязан. Он так и не женился.
– Такому, как он, и незачем, – ядовито парировала тетушка Гарри.
Кэрол бросил на Клодию взгляд, означавший «Прости, дорогая, подожди, когда останемся одни», а вслух весело сказал:
– Ну раз и Шекспир, и Мугридж исключаются, кто остается? Как насчет анаграммы от Кэрол Хиггс? – Взяв карандаш, он начал деловито карябать. – Лучшее, что выходит, – Кэрли Хоггс. Не могу же я стать Кирохом Гэгсом, верно? Вечно какой-нибудь буквы не хватает, вот в чем беда. Если взять откуда-нибудь «а», можно заделаться Кэгом Хоралом. Здрав будь, о жизнерадостный Хорал! Хорал Холмс потянулся за своей скрипкой. Вот придешь ко мне и попросишь: «Хорал, дай мне денег».
– Джон Питерсон, – сказала вдруг, не открывая глаз, Бибс.
Все уставились на нее.
– Ничем не хуже любого другого, – изрекла Гарри, войдя в роль главы семьи.
– Мне нравится, – согласилась Клодия.
– Нравится? Это чудесное имя – Джон Питерсон. Простое, исполненное достоинства и не слишком надуманное. – И Клод радостно продекламировал:
Джон Питерсон.
Не надевал жилетку он,
А в городе Брюгге
Избавился от брюк.
Все рассмеялись, и скелет убрался назад в шкаф.
– Они намного старше тебя, да? – спросила Клодия в такси. – Я хочу сказать, для тетушек.
– Отец был младшеньким в семье, на двадцать лет моложе Гарри. Они его вырастили. Потом они вырастили меня.
– Что случилось, дорогой? Или не хочешь рассказывать?
– Конечно, хочу. – Он внезапно ее поцеловал. – Я люблю тебя, дорогая. Только ты никогда меня не бросай… Отец был для тетушек всем. Особенно для Джо и Гарри. Думаю, особенно для Гарри. Он был единственным ребенком в семье, одним – на четырех старых дев. А потом у них появился еще один. На сей раз девочка. Моя мать. Они к ней не ревновали, она просто была очередным младенцем. Возможно, ей не нравилось быть младенцем, или ей не нравилось, как отец позволял собой вертеть, или ей не нравилось жить с ними под одной крышей. Так или иначе, когда мне было год от роду, она сбежала с одним парнем. Они уехали за границу и разбились на его машине во Франции. Думаю, тетушки и папа надеялись, что она все-таки к ним вернется. Тетя Джо рассказала мне все, когда я поступил в Кембридж, но, разумеется, я семейную историю уже слышал. От Бибс и Эми. Тетя Гарри старалась представить все так, будто он намеренно ее убил, а когда не получилось, то стала утверждать, будто он был пьян. Не понимаю, при чем тут обязательно спиртное. Отец умер год спустя, тетя Гарри утверждала, что от разбитого сердца. Родителей я никогда не знал, они для меня ничего не значат, а потому не могу расчувствоваться или испытывать что-то к этому Шеппи, как он теперь зовется. Опять же я занял место младшенького в семье, меня и избаловали, но, к счастью, не слишком сильно. Во всяком случае, мне удалось выжить.
– Ох, Кэрол! – от всего сердца воскликнула Клодия. А потом встревоженно спросила: – Ты хочешь, чтобы, когда поженимся, мы жили с ними?
– Упаси господи! – отозвался Кэрол.
Нет на свете женщины, не извлекавшей бы определенного удовлетворения из свадеб, причем это удовлетворение совершенно не зависит от степени ее знакомства с брачующимися. Конечно, оно не лишено эгоизма. Возможно, она вспоминает день собственной свадьбы или предвкушает счастливый день, который выпадет ей в этом году, в следующем, когда-нибудь. Она может критиковать или даже восхищаться подвенечным платьем невесты и шляпками подружек. Но свадьбы удовлетворяют ее глубинную, вероятно, неосознанную тягу к созиданию и порядку. Они подтверждают, что жизнь и дальше будет идти своим чередом: вот еще одного мужчину пристроили к делу… Или у ее эмоций могут быть иные причины…
У Клода с Хлоей был один требник на двоих. Ему почудилось, или рука у нее действительно дрожит?
Когда-то на каникулах ему давали покататься пони по кличке Пегги, и был небольшой мостик над ручьем у Холтс-корнер. Поначалу всякий раз, подходя к нему, Пегги дрожала, дергала поводья, чтобы отвернуть голову и поскакать галопом прочь от опасности. Он мысленно видел, как удерживает ее, как наклоняется, чтобы успокоить, как говорит, что бояться нечего. Понемногу Пегги привыкла. Теперь она не дрожала, и, на взгляд садовника, подстригавшего изгороди и обернувшегося на них посмотреть, Пегги ничем не отличалась от любого другого пони на любом другом мостике, но Клод всегда умел уловить разницу: понимание Пегги, когда они подъезжали, легкая дрожь, говорившая о внутренней борьбе, о попытках подавить дурные воспоминания о том мосте. Что-то однажды тут стряслось. Клод так и не выяснил, что именно, знал только, что что-то случилось на этом месте.
Нет, рука Хлои не дрожала, во всяком случае, заметно. Но что-то однажды случилось. Такое, чего она не способна забыть. Ему вспомнилось, как кормилица Клодии говорила кухарке: «Сорванец у нас себе на уме, если понимаете, к чему я. Цыганистый такой. Наверное, унаследовал от своей бедной матери. Он меня пугает, скажу я вам, миссис Парсонс, честное слово, пугает». Он очень этим гордился, подстерег ее и напугал. Но кормилица не это имела в виду.
Выдавал Клодию сэр Генри. Сэр Генри Лэнсинг, кавалер ордена Бани. Когда-то очень влиятельное лицо. Теперь на пенсии. Отец. Сэр Генри. Невыносимый зануда. Но чертовски хорош собой. Только блондин, не брюнет, как они, не как мама. «Уж она-то была хорошенькая, мастер Клод».
«Надо думать, он действительно наш отец. Он ничегошеньки для нас не значит».
По сути, так мало, что Клодия подспудно была уверена, что выдавать ее будет Клод. Клод безучастно спросил тогда:
– А как же сэр Генри? Это ведь вроде его долг, а?
А Клодия ответила:
– О Боже! Наверное, да. Тогда он захочет, чтобы бракосочетание было у него. Я этого не перенесу.
– Если будешь венчаться там, придется терпеть и сэра Генри. Он не может присутствовать на свадьбе и не выдавать тебя замуж. Тебе вообще пришло в голову его пригласить?
– Нет… То есть я вообще о нем не подумала. Мы собирались сочетаться браком в Святом Павле…
– В соборе?
– В церкви на Портмен-сквер, дурачок. Естественно, я хочу, чтобы пришли все мои друзья. Кто поедет на сельскую свадьбу в конце января? Подумай про бедных старых тетушек! Слушай, Клод, его ведь надо пригласить, да?
– А ты вообще свадьбой занималась? Кто рассылает приглашения? Кто оплачивает прием для гостей? Господи Всемогущий, женщина, не думаешь же ты, что это буду я?
– Я такая дурочка, Клод! Тетушки, наверное, сочли само собой разумеющимся, что берут приготовления на себя, и я вроде как… вроде как…
– Позволила им считать, что ты сирота?
– Ну… Я Кэролу сказала, – гордо объяснила она, словно это необычайная уступка с ее стороны.
Сэр Генри приехал в Лондон, и теперь весь Лондон знал, что молодые Лэнсинги не круглые сироты. Он нанес визит тетушкам, очаровав их импозантной внешностью, любезными манерами и галантной готовностью уступить их желанию взять на себя все расходы. Едва услышав и усвоив все детали имущественного положения Кэрола, он от них отмахнулся как от пустяков. «Какая разница, если дети будут счастливы вместе? Разве нет, мадам?» Джо и Гарри заверили его, мол, воистину так. Увлекшись мыслью о счастье любимого племянника, Джо ударилась в краткие воспоминания о первой поездке Кэрола к морю в возрасте трех лет. Подобный вызов сэр Генри никак не мог пропустить и поведал тетушкам про свой первый визит в министерство по делам колоний в возрасте двадцати двух лет. Мистер Джозеф Чемберлен уже был там; Родс и Милнер входили и выходили украдкой. История занимательная, если ее слушать, но хотя тетушки слушали ее с поглощенным вниманием, совершенно для нее непривычным, каждая мыслями была очень далеко. Джо размышляла, на которого из дедушек будет похож сын Кэрола и Клодии: она проследила его путь от школы до колледжа и в большой мир, возможно, он станет знаменитым певцом… Гарри подхватили и увлекли в прошлое старые полузабытые названия: рейд Джеймсона, Бурская война, маленький принц Джордж играет в солдатиков, большой Джордж напугал всех, заявив, что намерен записаться в конницу… Эми сидела с мягкой улыбкой женщины, имевшей страстный роман с Сесилом Родсом и теперь оглядывающейся на него без горечи… Глаза Женевьевы были закрыты. Это само по себе могло бы удивить или даже вывести из себя сэра Генри, но в сомкнутых веках и движущихся губах он на сей раз ясно различил попытку во всех подробностях представить себе драматическую картину, которую он живописует: точное расположение на его столе корзинок «ВХОДЯЩИЕ» и «ИСХОДЯЩИЕ». Это было не так. Женевьева творила. Позднее она записала в своем альбоме прославленные строки, озаглавив их «Король и Страна» со знаком вопроса, точно была не вполне уверена в названии.
