— На несколько десятков тысяч, больше десяти тысяч наличными, остальное под надежные векселя, сроком всего на четыре месяца и с жиро Сафонова! Шелка, — и он удовлетворенно хлопнул Морица по колену. — Есть и для тебя заказ. Видишь, что значит дружба?
— На сколько?
— Все вместе на три тысячи рублей.
— Мерный товар или штучный?
— Штучный.
— Под вексель или наложенным платежом?
— Наложенным. Сейчас дам тебе заказ. — Леон начал рыться в большом, запирающемся на ключик бумажнике.
— Что я буду тебе должен?
— Если наличными, хватит одного процента, по-дружески.
— Наличные мне сейчас самому позарез нужны, надо расплачиваться с долгами, но в течение недели я отдам.
— Ладно. Вот тебе заказ. Знаешь, я в Белостоке встретил Лущевского, вместе приехали в Лодзь.
— Куда же граф направляется?
— Приехал в Лодзь деньги делать.
— Он-то? Видно, у него их избыток, надо бы с ним встретиться.
— Да нет у него ничего, приехал чем-нибудь поживиться.
— Как это — нет ничего? Мы же когда-то ездили целой компанией из Риги в его поместье. Помещик был, куда там! И уже ничего не осталось?
— Почему ж, осталось, лоскут резины с рессор, чтоб галоши сшить! Ха, ха, ха, славная шутка! — И Леон опять хлопнул Морица по колену.
— Что ж он сделал со своими поместьями? Тогда их оценивали не менее чем в двести тысяч.
— А теперь, как он сам оценивает, у него сто тысяч долгу, и это еще он скромничает.
— Да Бог с ним! Выпьешь чего-нибудь?
— Неплохо бы перед театром.
— Кельнер! Коньяку, икры, бифштекс по-татарски, портер натуральный! Живо!
— Бум-Бум, иди-ка к нам! — позвал Леон.
— Как поживаете, как здоровьечко, как делишки? — залепетал тот, пожимая Леону руку.
— Спасибо, все хорошо. Специально для вас привез кое-что из Одессы. — Леон достал из бумажника порнографическую открытку и дал ее актеру.
Бум-Бум обеими руками поправил пенсне, взял открытку и с наслаждением углубился в разглядывание. Лицо его покраснело, он щелкал языком, облизывал синие, отвислые губы и весь прямо трясся от удовольствия.
— Чудесно, чудесно! Неслыханно! — восклицал он, затем потащился показывать открытку всем вокруг.
— Свинья, — с досадой буркнул Мориц.
— Любит красивое, ведь он знаток…
— А ты-то не познакомился ли опять с какой-нибудь там? — спросил Мориц с легкой иронией.
— Постой-ка! — Леон щелкнул пальцами, потом хлопнул Морица по колену и, усмехаясь, вытащил из бумажника, из пачки счетов и расписок, фотографию женщины.
— Ну как? Хороша? — спросил он, прищурив глаза с величайшим самодовольством.
— О да.
— Еще бы! Я сразу подумал, что тебе понравится. Француженка, вот как!
— Скорее похожа на голландскую… корову.
— Что за чепуха! Это дорогая штучка, сотенную даешь просто так.
— Я дал бы пять сотенных, чтоб ее за дверь вышвырнуть.
— Ну, ты всегда… уж не скажу, какой.
— А у тебя вкусы коммивояжера. Откуда такая корова, где ты с ней познакомился?
— А я в Нижнем чуточку покутил с купцами, вот они под конец и говорят: «Пойдем, пан Леон, в кафе-концерт!» Пошли. Ну, там водка, коньяк, шампанское пили чуть не из бочки, а потом слушали пенье, она певица — так я…
— Погоди, я через минутку вернусь! — перебил его Мориц и поспешил к толстому немцу, который вошел в ресторан и оглядывал зал.
— Гут морген, пан Мюллер!
— Морген! Как поживаете, пан? — небрежно ответил немец, продолжая озираться.
— Вы кого-то ищете? Не могу ли я быть вам полезен? — не отставал Мориц.
— Я ищу пана Боровецкого, только ради этого и пришел.
— Он сейчас будет, я как раз жду его. Не присядете ли за наш столик? Мой приятель, Леон Кон! — представил Леона Мориц.
— Мюллер! — слегка высокомерно произнес немец, присаживаясь к ним.
— Ну кто ж вас не знает! Каждый ребенок в Лодзи знает эту фамилию! — быстро заговорил Леон, поспешно застегиваясь и освобождая место на диванчике.
Мюллер снисходительно улыбнулся и посмотрел на дверь — как раз появился Боровецкий с друзьями, но, завидев Мюллера, оставил друзей на пороге и с шляпой в руке направился к этому ситцевому королю, при появлении которого в кабачке стало тихо и все с ненавистью, завистью и злобой уставились на него.
— А я ждал вас, — начал Мюллер. — Есть дело.
Кивнув Морицу и Леону и улыбнувшись остальным, он обнял Боровецкого за талию и вместе с ним вышел из кабачка.
— Я звонил на фабрику, но мне ответили, что вы сегодня ушли пораньше.
— Теперь я об этом сожалею, — вежливо ответил Боровецкий.
— Я даже написал вам, написал собственноручно, — прибавил Мюллер с апломбом, хотя в городе было известно, что он едва умел подписаться.
— Письма я не получил, потому что еще не заходил домой.
— Я писал о том, о чем когда-то уже вам говорил. Я, пан Боровецкий, человек простой, потому еще раз скажу попросту: даю вам на тысячу рублей больше, переходите ко мне.
— Бухольц дал бы мне на две тысячи больше, только бы я остался, — холодно возразил Боровецкий.
— Дам вам три, ну даю четыре! Слышите? На четыре тысячи больше, то есть четырнадцать тысяч в год, деньги немалые!
— Весьма вам благодарен, но я не могу принять ваше заманчивое предложение.
— Остаетесь у Бухольца? — быстро спросил Мюллер.
— Нет. Скажу вам откровенно, почему я не принимаю ваше предложение и почему не остаюсь в нашей фирме, — я сам открываю фабрику.
Мюллер остановился и, слегка отстранясь, взглянул на Боровецкого.
— Хлопок? — с оттенком как бы почтения спросил он.
— Ничего не скажу, кроме того, что никакая конкуренция вам не грозит.
— А мне плевать на все конкуренции! — воскликнул немец, хлопая себя по карману. — Что вы мне можете сделать, вы или кто другой? Кто может помешать моим миллионам?
Боровецкий ничего не ответил, он только усмехался, глядя в пространство.
— Какой же у вас будет товар? — начал Мюллер, снова, по немецкому обычаю, обнимая его за талию.
Так они и пошли по разбитому асфальтовому тротуару через двор ресторана в здание театра, стоявшее в глубине и освещенное большим электрическим фонарем.
Толпы людей направлялись в театр.
Коляска за коляской подъезжали к воротам гостиницы, и из них выходили грузные, тучные мужчины и разряженные женщины, которые, укутавшись в шали и прикрываясь зонтиками, шли по скользкому от влаги тротуару, — хотя дождь уже перестал, на землю спускался густой, липкий туман.
— А вы мне нравитесь, пан фон Боровецкий, — сказал Мюллер, не дождавшись ответа. — Так нравитесь, что, как только обанкротитесь, я охотно дам вам место с жалованьем в несколько тысяч рублей.
— А теперь вы бы дали мне больше?
— Конечно, теперь вы для меня более ценны.
— Благодарю за искренность, — иронически усмехнулся Боровецкий.
— Но я же не хотел вас обидеть, я говорю, что думаю, — поспешил оправдаться Мюллер, заметив эту усмешку.
— Верю. Если я и обанкрочусь один раз, то только чтобы не сделать этого во второй раз.
— Вы, пан Боровецкий, умница, вы мне ужасно нравитесь. Вместе мы могли бы большие дела делать.
— Ничего не попишешь, придется их делать каждому отдельно, — рассмеялся Боровецкий, отвешивая поклон встретившимся знакомым дамам.
— Красивые женщины эти польки, есть в них что-то. И мода теперь красивая.
— Да, очень красивая, — серьезно подтвердил Боровецкий, взглянув на своего спутника.
— У меня появилась мысль, и когда-нибудь в другое время я вам ее выскажу, — с таинственным видом воскликнул немец. — У вас есть место в театре?
— Да, в креслах, билет прислали две недели тому назад.
— Нас в ложе будет только трое.
— Будут дамы?
— Они уже в театре, а я нарочно отстал, чтобы встретиться с вами, но, к сожалению, мой план рухнул. До свиданья. А может, заглянете в ложу?
— О, конечно, с большим удовольствием.
Мюллер скрылся в дверях театра, а Боровецкий вернулся в ресторан. Морица он уже не застал, тот передал через кельнера, что ждет в театре.
В буфете, куда Боровецкий пошел выпить водки, чтобы заглушить владевшее им странное возбуждение, не было никого, кроме Бум-Бума, который, прикрывшись газетой, дремал в углу.
— Ты чего, Бум, в театр не идешь?
— Э, на что он мне? Смотреть на ситцевых тузов, так я их и так хорошо знаю. А вы идете?
— Сейчас иду.
И, войдя в театральный зал, Боровецкий занял место в первом ряду, по соседству с Морицем и Леоном, который неустанно кланялся и лорнировал блондинку в первом ярусе.
— Красавица первый сорт эта моя блондиночка, посмотри-ка, Мориц.
— Ты с нею близко знаком?
— Близко ли я с нею знаком? Ха, ха, ха, очень даже близко! Но ты познакомь меня с Боровецким.
