Ознакомительная версия.
"Миссис Линд пришла, чтобы помочь мне добрыми советами насчет завтрашнего дня, — подумала Аня, поморщившись, — но я, пожалуй, не зайду в дом. Ее советы совсем как перец: хороши в малых дозах, но обжигают в тех, которые она предлагает. Сбегаю-ка я лучше поболтать с мистером Харрисоном".
Уже не первый раз со времени памятной истории с джерсейской коровой Аня бежала «поболтать» с мистером Харрисоном. Они стали добрыми друзьями, хотя бывали моменты, когда Аня находила его откровенность, которой он так гордился, довольно докучной. Джинджер по-прежнему смотрел на нее с подозрением и никогда не забывал приветствовать язвительным: "Рыжая свиристелка!" Мистер Харрисон тщетно пытался отучить его от этой привычки тем, что возбужденно вскакивал каждый раз, когда видел приближающуюся Аню, и с жаром восклицал: "Разрази меня гром! Вот опять идет эта милая девочка!" или что-нибудь столь же лестное. Но Джинджер видел все его хитрости насквозь и относился к ним с презрением, так что Аня никогда не узнала, сколько похвал расточал ей мистер Харрисон в ее отсутствие. В лицо он, разумеется, никогда не говорил ей ничего подобного.
— Ты, должно быть, из леса? Ну и как? Запасла розог на завтра? — приветствовал он Аню, когда она поднялась на крыльцо.
— Конечно нет! — сказала Аня раздраженно. Она была отличной мишенью для всяческих поддразниваний, потому что всегда и все принимала всерьез. — В моей школе никогда не будет розги, мистер Харрисон. Конечно, у меня будет указка, но я буду использовать ее исключительно по ее прямому назначению.
— Ага, значит, ты собираешься пороть их ремнем? Пожалуй, ты права. Розга бьет больнее, но след от ремня болит дольше, это факт.
— Я не собираюсь использовать ничего! Я вообще не буду бить моих учеников.
— Разрази меня гром! — воскликнул Харрисон в неподдельном изумлении. — Как же тогда ты собираешься поддерживать порядок?
— Я буду действовать любовью, мистер Харрисон.
— Ничего не выйдет, — заявил мистер Харрисон, — совершенно ничего, Аня. Знаешь пословицу? "Пожалеешь розгу — испортишь ребенка". Когда я ходил в школу, учитель сек меня регулярно каждый день. Он говорил, что если я ничего не натворил, то только потому, что не успел до конца обдумать новую выходку.
— С тех пор когда вы ходили в школу, мистер Харрисон, методы воспитания изменились.
— Но человеческая натура осталась прежней. Помяни мое слово: ты никогда не справишься с этой мелюзгой, если не будешь держать розгу наготове. Это невозможно.
— Я собираюсь сначала испробовать свой метод, — сказала Аня, которая обладала сильной волей и была способна упорно держаться своих теорий.
— Очень уж ты упрямая, как я погляжу, — так выразил это мистер Харрисон. — Ладно, ладно, посмотрим. Когда-нибудь тебя разозлят — а люди с такими волосами, как у тебя, ужасно легко впадают в ярость, — и ты забудешь все свои прекраснодушные убеждения и задашь некоторым из них изрядную трепку. Ты слишком молода, чтобы учить в школе… слишком молода и ребячлива.
В тот вечер Аня пошла спать в довольно мрачном расположении духа. Спала она плохо и на следующее утро за завтраком выглядела такой бледной и несчастной, что Марилла встревожилась и заставила ее выпить чашечку обжигающего имбирного чая. Аня послушно выпила его мелкими глотками, хотя и не представляла себе, какую именно пользу может принести ей имбирный чай. Если бы это был какой-нибудь волшебный напиток, способный прибавить лет и опытности, Аня, не дрогнув, залпом выпила бы целую кварту.
— Марилла, а если у меня ничего не выйдет!
— Едва ли в первый же день станет ясно, что ничего не вышло, а впереди еще много дней, — утешила Марилла. — Твоя беда, Аня, в том, что ты хочешь научить детей всему сразу, исправить все их недостатки в один день и, если не сумеешь сделать этого, будешь думать, что ничего не вышло.
Глава 5
Новоиспеченная учительница
Когда в то утро Аня добралась до школы — впервые в жизни она прошла по Березовой Дорожке, оставшись равнодушной к ее красотам, — все было тихо и спокойно. Ее предшественница требовала, чтобы к началу занятий дети сидели за партами, и когда Аня вошла в класс, ее встретили аккуратные ряды сияющих, как утренняя заря, лиц с яркими любопытными глазами. Она повесила свою шляпу на крючок возле классной доски и окинула взглядом своих учеников, надеясь, что не выглядит такой испуганной и глупой, какой себя чувствовала, и что они не заметят, как она дрожит.
Накануне она просидела почти до полуночи, сочиняя речь, с которой намеревалась обратиться к своим ученикам перед началом занятий. Она несколько раз переделывала ее, тщательно подбирая слова, а затем выучила наизусть. Это была очень хорошая речь, содержавшая множество глубоких мыслей, особенно о взаимопомощи учителя и ученика и о горячем стремлении к знаниям. Единственную трудность представляло то, что теперь она не могла вспомнить ни слова из этой речи. Через несколько секунд, показавшихся ей годом, она произнесла слабым голосом:
— Пожалуйста, откройте ваши Библии, — и бездыханная опустилась на стул под прикрытием последовавшего за этим шуршания и хлопанья крышек парт.
Пока дети читали отрывок из Библии, Аня приводила в порядок свои смятенные чувства и оглядывала ряды маленьких пилигримов, направлявшихся в Страну Взрослых.
Большинство из них были ей хорошо знакомы. Ее ровесники закончили школу в прошлом году, но почти все оставшиеся ходили в школу одновременно с ней. Исключение составляли ученики приготовительного класса и около десятка тех, чьи семьи недавно переехали в Авонлею. В глубине души Аня испытывала больше интереса к этим десяти, чем к тем, чьи возможности были уже довольно хорошо ей известны. Конечно, и новички могли оказаться не менее заурядными, чем прочие, но все же среди них мог оказаться гений. Это была такая волнующая мысль.
В одном углу за партой сидел в одиночестве Энтони Пай: со смуглого угрюмого лица на Аню враждебно смотрели черные глаза. Аня сразу же приняла решение завоевать привязанность этого мальчика и тем самым нанести семейству Паев сокрушительное моральное поражение. В противоположном углу рядом с Арти Слоаном сидел другой новичок — веселый на вид мальчуган, веснушчатый, курносый, с большими светло-голубыми глазами в обрамлении белесых ресниц, — вероятно, сын Доннеллов; и если сходство не обманывало, то через проход от него рядом с Мэри Белл сидела его сестра. Аня на мгновение задумалась, что за мать у этих детей, если она посылает дочку в школу в таком виде. На девочке было выцветшее розовое шелковое платье, украшенное неимоверным количеством нитяных кружев, грязные туфельки из белой кожи и шелковые чулочки. Ее рыжеватые волосы были вымучены в бесчисленные завитушки и неестественные локоны и увенчаны огненно-красным бантом, большим, чем ее голова. Судя по выражению лица, она была очень собой довольна.
Бледное маленькое создание с шелковистыми каштановыми волосами, спускавшимися на плечи мягкими волнами, было, вероятно, Аннетой Белл, чьи родители прежде жили в районе Ньюбриджа, но теперь, по причине перемещения своего дома на пятьдесят ярдов к северу от прежнего места, считались жителями Авонлеи. Три мертвенно-бледные худенькие девочки, втиснувшиеся за одну парту, были, конечно, дочки Коттонов. А маленькая красавица с длинными темными локонами и карими глазами, бросавшая поверх своей Библии кокетливые взоры на Джека Джиллиса, была, без сомнения, Прилли Роджерсон, отец которой недавно женился во второй раз и привез дочку домой из Графтона, где она жила у бабушки. Догадаться, кем была сидевшая на задней парте высокая неуклюжая девочка, которой, казалось, мешали собственные руки и ноги, Ане не удалось, но позднее выяснилось, что зовут ее Барбара Шоу и что она приехала в Авонлею к своей тетке. Ане также предстояло узнать, что, если Барбара когда-нибудь умудрялась пройти по проходу между партами, не споткнувшись ни о свои, ни о чужие ноги, ее одноклассники записывали этот поразительный факт на стене у школьного крыльца, с целью увековечить память о нем.
Но когда Анины глаза встретились с глазами мальчика, сидевшего на первой парте, против ее стола, она ощутила странную легкую дрожь, как будто это и был тот гений, которого она искала. Аня поняла, что это Пол Ирвинг и что миссис Линд была совершенно права, предполагая, что он будет заметно отличаться от авонлейских детей. Но более того, Аня осознала, что он не похож не только на авонлейских, но и на любых других детей и что из синих глаз, смотревших на нее так пристально, стремилась к ней нежная душа, душа сродни ее собственной.
Она знала, что Полу десять лет, но выглядел он не больше чем на восемь Ей никогда не доводилось видеть более красивого детского лица: необыкновенно тонкие и выразительные черты, в обрамлении каштановых кудрей. У него были прелестные полные темно-красные губы, которые мягко касались друг друга и, чуть изгибаясь, кончались тонкими уголками, почти исчезавшими в глубоких ямочках. Выражение лица было спокойное, серьезное, задумчивое, словно дух этого ребенка был гораздо старше тела. Но когда Аня легко улыбнулась ему, это выражение растворилось в неожиданной ответной улыбке, в которой, казалось, просияло все его существо. И самым чудесным было то, что улыбка эта возникла невольно, без какого-либо умысла или даже намерения, но просто как отражение души, необычной, утонченной, прекрасной. Этот мимолетный обмен улыбками навсегда сделал Аню и Пола верными друзьями, прежде чем они успели сказать друг другу хоть слово.
Ознакомительная версия.
