возраста. В действительности же она была цыганкой из бессарабского городка Яслова, но об этом в округе никто не знал. Ядловкер заполучил ее однажды ночью и оставил у себя. По своей натуре он был ревнив, но любовь этой смуглянки укрепляла, слишком укрепляла в нем веру в собственную власть над мужчинами и женщинами, и по обе стороны границы очень многие от него зависели. Даже Каптурак — всесильный комиссионер, продававший людей, как крупный рогатый скот, для эмиграции в Канаду, на остров Ява, Ямайку, Порто-Рико и в саму Австралию, — даже он принадлежал Ядловкеру. Этот человек подкупил большинство способных ему навредить чиновников. Не принадлежал ему пока что только поверитель стандартов Айбеншуц. В связи с этим он вел против него борьбу. По его мнению, в каждом человеке обязательно есть не только какое-нибудь уязвимое, но и преступное место. Он вообще не допускал (иначе было бы невозможно жить!), что в мире есть люди, думающие и воспринимающие все не так, как он, Ядловкер. Он был убежден, что все честно живущие люди — пропавшие люди, попросту — комедианты. Самыми выдающимися комедиантами он считал чиновников, затем шли обычные, приличные люди. И в противовес им всем порядочность надо лишь демонстрировать — таковыми были отношения Ядловкера со всем миром и в особенности с поверителем стандартов Айбеншюцем.
11
И вот появилась эта женщина. Лестница, по которой она спускалась, шла сбоку от стойки, и, пробившись сквозь шумную толкотню дезертиров, она прошла в самый конец трактира, к окну напротив лестницы, где сидел поверитель стандартов Айбеншюц.
Он заметил ее, когда она еще стояла на верхней ступеньке, и сразу понял: она направляется к нему. Он никогда раньше не видел этой женщины и, как только увидел, в первый же момент ощутил такую сухость в горле, что схватился за стакан с медовухой и залпом его выпил. До его столика она добралась только минуты через две. Пьяные дезертиры расступались перед ней. Тоненькая, стройная, она уверенно, легко шла, покачивая бедрами. Руками она крепко держала шелковистую белую шаль, покрывавшую ее расправленные плечи, держала так, словно озябла, и эта шаль ее грела. Онемевшие мужчины, пока она шла своей упругой, грациозной походкой, постукивая высокими каблучками, не могли отвести от нее глаз. Ее же взгляд сразу был устремлен на поверителя стандартов Айбеншюца.
Когда она подошла, он почувствовал, что впервые в жизни понял, что такое женщина. Ему, никогда не видевшему моря, ее глубокие синие глаза напомнили море; ее белое лицо пробудило в нем, так хорошо знавшем, что такое снег, представление о каком-то фантастическом, неземном снеге; а ее черные волосы навеяли на него мысли о южных ночах, о которых он, возможно, что-то читал или слышал, но никогда не видел.
А когда она села напротив, ему показалось, что он пережил большое чудо, будто за его столиком разместились незнакомое ему море, диковинный снег и странная, необычайная ночь. Он даже не привстал, хотя хорошо знал, что перед женщиной надо встать. Перед женщиной, но не перед чудом.
И тем не менее он знал, что это чудо было человеком, было женщиной и что эта женщина — подруга Лейбуша Ядловкера, о которой, естественно, он слышал много чего. За всю его жизнь у него не сложилось определенного представления о том, что люди называют «грехом», но теперь он подумал, что знает, как этот грех выглядит. Выглядит он точно так же, как подруга Ядловкера, цыганка Ойфемия Никич.
— Ойфемия Никич, — садясь и расправляя свою пышную, присборенную юбку, просто сказала она.
Тихое, настойчивое шуршание этой юбки заглушало стоящий вокруг гомон.
— Вы что, ничего не пьете? — спросила она, хотя видела только что опустошенный Анзельмом Айбеншюцем стакан.
Он не услышал ее вопроса, он смотрел на нее широко открытыми глазами и думал о том, что, по сути, по-настоящему открыл их первый раз в жизни.
— Вы что, ничего не пьете? — повторила она, но в этот раз, будто понимая, что Айбеншюц не может ей ответить, звонко щелкнула пальцами.
Пришел слуга Онуфрий, и она приказала принести бутылку.
Тот принес девяностоградусный шнапс и тарелку сухого горошка. Поверитель стандартов выпил, но выпил не потому, что ему этого хотелось, нет! Он выпил лишь потому, что в эти несколько минут, что здесь находилась эта женщина, он тщетно искал подходящее слово и понадеялся, что, выпив, его обретет. Итак, он выпил и, почувствовав сильное жжение в горле, закусил еще усиливающим это жжение соленым горошком. Тем временем перед ним неподвижно сидела эта женщина. Своими длинными, смуглыми пальцами, которые походили на маленькую, стройную, с розоватой головкой, хрупкую и все же сильную женщину, она сжимала стакан. И ее взгляд был направлен не на Айбеншюца, а на прозрачный, как вода, шнапс. Айбеншюц смотрел на длинные, загибающиеся кверху шелковисто-черные, чернее, чем одежда, ресницы этой женщины.
— Я никогда прежде вас здесь не видел! — неожиданно покраснев, произнес он.
При этом обеими руками он покручивал усы, словно таким образом мог скрыть этот смехотворный румянец.
— Я вас тоже, — ответила она, — разве вы сюда часто заглядываете?
Ее голос напомнил ему соловьиное пение, которое в молодые годы он иногда слышал в окружающем Никольсбург лесу.
— От случая к случаю, по служебным делам. — Он был не в состоянии отнять от лица руки и не прекращал крутить свои мягкие усы.
— По служебным делам? — елейным голоском пропела она. — И что это за дела?
— Я — поверитель стандартов, — опустив наконец руки, серьезно сообщил он.
— Ах, вот оно что! — сказала она, опорожнила свой стакан, встала из-за стола, кивнула ему и, направившись к лестнице, поднялась наверх.
Айбеншюц, глядя ей вслед, видел ее присборенную юбку, на каждой лестничной площадке описывающую еле заметный круг, и выглядывающие из-под нее узенькие башмачки.
Вокруг уже давно громко и немного зловеще храпели дезертиры. Некоторые — положив головы на жесткие столы, другие, точно туго набитые дышащие мешки, лежали под столами.
Айбеншюц, желая расплатиться, подошел к стойке, за которой стоял Лейбуш Ядловкер.
— Господин поверитель, сегодня вы мой гость и я вас угощаю!
