— А стало быть и заплатить за нихъ нельзя, такъ что вы лучше и не старайтесь, милостивый государь, — сказалъ Джонъ Гармонъ.
— Извините меня, мистеръ Боффинъ, — продолжалъ Веггъ, отвѣтивъ злобнымъ взглядомъ на эту реплику, — я излагаю дѣло передъ вами, ибо, если мои чувства не обманули меня, вы обратились съ вопросомъ ко мнѣ. У меня была отборная коллекція балладъ и, сверхъ того, непочатый запасъ пряниковъ въ жестяной коробкѣ. Больше я ничего не скажу и предоставляю вамъ остальное.
— Но мнѣ трудно опредѣлить цифру, — нерѣшительно проговорилъ мистеръ Боффинъ, опуская руку въ карманъ, — а переплачивать я вовсе не желаю, такъ какъ вы оказались плутомъ. Развѣ не правда? Вы такъ лукавили со мной, Веггъ, и показали себя такимъ неблагодарнымъ! Вѣдь, я не сдѣлалъ вамъ ничего дурного, не такъ ли?
— Кромѣ того, — продолжалъ, не отвѣчая, мистеръ Веггъ, поглощенный своими выкладками, — я былъ посыльнымъ, имѣлъ большія связи по этому ремеслу, и всѣ меня уважали. Но я не хочу казаться жаднымъ, мистеръ Боффинъ, и все предоставляю вамъ.
— Я право не знаю, во что все это оцѣнить, — пробормоталъ золотой мусорщикъ.
— Была у меня еще пара козелъ, — продолжалъ Веггъ, — за которыя одинъ ирландскій джентльменъ, слывшій большимъ знатокомъ въ этомъ товарѣ, предлагалъ пять фунтовъ шесть шиллинговъ, но я и слышать не хотѣлъ, потому — что жъ продавать себѣ въ убытокъ?.. Былъ еще стулъ складной, зонтикъ, попонка и подносъ. Но я вамъ самимъ предоставляю это, мистеръ Боффинъ.
Видя, что золотой мусорщикъ углубился въ вычисленія, мистеръ Веггъ помогъ ему еще слѣдующими добавочными данными:
— А миссъ Элизабетъ, мастеръ Джорджъ, тетушка Дженъ и дядя Паркеръ! Про нихъ-то я и забылъ! Ахъ, какъ подумаешь, что это были за люди! Легкое ли дѣло — лишиться такихъ покровителей… Да, какъ пораздумаешься обо всемъ да посмотришь, какъ этакій чудесный садъ весь изрытъ свиньями, такъ трудненько, я вамъ скажу, перевести все это на деньги, не забираясь черезчуръ высоко… Но я всецѣло предоставляю это вамъ, мистеръ Боффинъ.
Между тѣмъ, мистеръ Слоппи все продолжалъ свое странное и, съ виду, непонятное передвиженіе вдоль стѣны.
— Сейчасъ здѣсь говорилось о томъ, какъ меня водили за носъ и вовлекали въ тайную игру, — продолжалъ Веггъ съ меланхолическимъ видомъ. — И, дѣйствительно, трудно сказать, насколько тонъ души моей понизился отъ вреднаго чтенія про скрягъ, которое вы мнѣ навязали, сэръ, желая увѣрить меня, какъ и другихъ, что вы такой же скряга. Одно могу сказать: я самъ тогда чувствовалъ, какъ понижается тонъ моей души. А можетъ ли человѣкъ оцѣнить свою душу?.. А вотъ и то опять: сейчасъ у меня была шляпа… Но я предоставляю вамъ, мистеръ Боффинъ…
— Ну, хорошо, — сказалъ золотой мусорщикъ. — Вотъ вамъ два фунта.
— Вы меня обижаете, мистеръ Боффинъ. Этого я не могу принять.
Не успѣлъ онъ договорить этихъ словъ, какъ Джонъ Гармонъ поднялъ палецъ, и Слоппи, подобравшійся къ Веггу вплотную, прижался спиной къ его спинѣ, закинулъ назадъ руки, схватилъ его сзади за шиворотъ и, нагнувшись впередъ, ловко вскинулъ его себѣ на спину, какъ куль съ мукой или съ углемъ, о которомъ уже была рѣчь. Надо было видѣть, какую разобиженную физіономію скроилъ мистеръ Веггъ, очутившись въ этомъ положеніи, съ выпятившимися пуговицами на своемъ одѣяніи, почти какъ у самого Слоппи, и съ своей деревяшкой, принявшей самую неловкую позу. Но зрители не насладились созерцаніемъ этой фигуры и нѣсколькихъ секундъ, ибо Слоппи рысью спустился съ нимъ по лѣстницѣ и выбѣжалъ на улицу, причемъ мистеръ
Винасъ быль такъ любезенъ, что отворилъ ему наружную дверь. Мистеру Слоппи дана была инструкція свалить свой грузъ на мостовую; но какъ на грѣхъ случилось, что на углу стояла повозка съ нечистотами, — стояла безъ возницы, который куда-то исчезъ, — и мистеръ Слоппм не могъ устоять передъ искушеніемъ бросить мистера Вегга въ эту повозку, — дѣло не легкое, но исполненное съ замѣчательной ловкостью и съ невѣроятнымъ плескомъ.
Какъ мучился и терзался въ душѣ Брадлей Гедстонъ съ того тихаго лѣтняго вечера, когда онъ возродился, такъ сказать, изъ пепла лодочника у рѣки, — никто, кромѣ него самого, не могъ бы разсказать. Не могъ бы разсказать даже онъ самъ, ибо такую муку можно только чувствовать, а выразить словами нельзя.
Прежде всего ему приходилось нести тройное бремя — сознанія того, что онъ сдѣлалъ, неотвязнаго упрека себѣ за то, что можно было это сдѣлать несравненно лучше, и страха быть открытымъ. Довольно было одного такого груза, чтобъ раздавить человѣка, а онъ тащилъ этотъ грузъ день и ночь. Его ноша давила его и въ часы его прерывистаго сна, и въ часы томительнаго бодрствованія. Она гнала его съ жестокимъ неизмѣннымъ однообразіемъ, не давая ему ни минуты передышки. Сгибающееся подъ непосильной тяжестью вьючное животное или невольникъ можетъ, перемѣщая свой грузъ найти на нѣсколько мгновеній облегченіе даже въ томъ, что причинитъ себѣ добавочную боль въ другихъ мускулахъ или въ другихъ членахъ. Но даже такого жалкаго облегченія не могъ себѣ доставить этотъ несчастный человѣкъ подъ не ослабѣвавшимъ ни на мигъ давленіемъ той адской атмосферы, въ которую онъ вступилъ.
Время шло, и никакое явное подозрѣніе пока не коснулось его. Время шло, и по отчетамъ о своемъ дѣлѣ, періодически появлявшимся въ газетахъ, онъ началъ замѣчать, что мистеръ Ляйтвудъ (дѣйствовавшій въ качествѣ повѣреннаго пострадавшей стороны) все дальше уклоняется въ сторону отъ вѣрнаго пути и явно ослабѣваетъ въ своемъ рвеніи. И мало-помалу истинная причина этой вялости Ляйтвуда начала выясняться для Брадлея. А тамъ подошла случайная его встрѣча съ мистеромъ Мильвеемъ на вокзалѣ желѣзной дороги (гдѣ онъ часто слонялся въ свободные часы, ибо тамъ можно было услышать свѣжія новости о дѣлѣ и просмотрѣть касавшіяся его объявленія), и тутъ только онъ ясно увидѣлъ, что онъ сдѣлалъ.
Онъ увидѣлъ, что своею отчаянной попыткой разлучить на вѣки двухъ человѣкъ онъ только помогъ имъ соединиться. Онъ увидѣлъ, что запачкалъ въ крови свои руки только затѣмъ, чтобы выставить себя слѣпымъ орудіемъ и жалкимъ глупцомъ. Онъ понялъ, что Юджинъ Рейборнъ ради жены пощадилъ его и оставилъ ползти своею, Богомъ проклятой, дорогой. И онъ говорилъ себѣ, что Судьба или Провидѣніе, или иная правящая сила, — ввела его въ обманъ, насмѣялась надъ нимъ, и въ своей безумной и безсильной ярости онъ и кусался, и рвалъ, и металъ, и падалъ безъ сознанія въ припадкѣ.
Черезъ нѣсколько дней онъ получилъ новое подтвержденіе факта: въ газетахъ описывалось, какъ изувѣченный человѣкъ былъ обвѣнчанъ на своемъ смертномъ одрѣ, и съ кѣмъ обвѣнчанъ, и было прибавлено, что хотя положеніе его еще очень опасно, но есть слабая надежда на выздоровленіе. Брадлею было бы, кажется, легче, если бъ его арестовали за убійство, — такъ мучительно было ему читать эту газетную статью, зная, что его пощадили, и зная — почему.
Но, чтобы не сдѣлать новаго промаха, не попасться въ новую ловушку (что, непремѣнно, случилось бы, если бъ на него донесъ Райдергудъ) и не понести законную кару за неудачу своего подлаго дѣла все равно, какъ если бы оно удалось, онъ никуда не выходилъ изъ своей школы въ теченіе дня, по ночамъ выходилъ съ большими предосторожностями и не показывался больше на вокзалѣ. Онъ просматривалъ объявленія въ газетахъ, чтобы знать, не привелъ ли въ дѣйствіе Райдергудъ свою угрозу — вытребовать его для возобновленія ихъ знакомства, но не находилъ ничего. Щедро заплативъ за угощеніе и за пріютъ, которыми онъ пользовался въ сторожкѣ шлюза, и зная, что хозяинъ сторожки — человѣкъ неграмотный и не умѣетъ писать, онъ начиналъ уже приходить къ заключенію, что не стоитъ бояться его и что ему, Брадлею, едва ли когда-нибудь встрѣтится необходимость видѣться съ нимъ.
Все это время его душа не выходила изъ пытки, и ярость отъ сознанія, что онъ самъ, своими руками, перебросилъ мостъ черезъ пропасть, раздѣлявшую ихъ — ее и Юджина, — ни на минуту не остывала въ немъ. Это ужасное душевное состояніе вызывало припадокъ за припадкомъ. Онъ не могъ бы сказать, сколько ихъ было и когда они наступали, но онъ зналъ по лицамъ своихъ учениковъ, что они видали его въ такомъ состояніи и постоянно боялись, что оно повторится.
Какъ-то разъ въ зимній день, когда онъ, съ мѣломъ въ рукѣ, собираясь начать урокъ, стоялъ у большой доски, въ классной комнатѣ, окна которой запорошило легкимъ, пушистымъ снѣжкомъ, онъ вдругъ прочелъ по лицамъ мальчиковъ, что случилось что-то неладное, и что они боятся за него. Онъ перевелъ глаза на дверь, видя, что они повернулись въ ту сторону. И тутъ онъ увидѣлъ угрюмаго, очень непріятной наружности, человѣка съ узелкомъ подъ мышкой. Онъ увидѣлъ, что этотъ человѣкъ стоитъ уже посрединѣ комнаты и что это Райдергудъ.
