ее поблекшей одежке отдалась тебе. Так сильно я тебя жалела.
— А теперь… Теперь? Теперь ты больше не жалеешь? Нет?
— Теперь мне стало жалко саму себя. Конец пуримшпиля! Мне больше некуда деваться. Эстерка меня… все равно что выгнала.
Как будто придя в себя, он провел бледной костлявой рукой по своему лицу:
— Тебя? И тебя тоже?..
— Меня — первую, потом — тебя. Я слышала.
— Я знаю. Ты стояла позади меня. Подслушивала мой позор. Потеряла всякое уважение… О, эта распутная баба! Эта… эта…
Он выпустил из своих уст слово, которое своей резкостью и грубостью заставило Кройндл остолбенеть. Она перебила его:
— Как ты можешь говорить такое? Тебе не стыдно? Она ведь больна. Она сама не знает, что с нею делается. Она лежит…
— Ха-ха! — рассмеялся он. — Лежит, говоришь? Она опять лежит?
— Что значит «опять»? Что ты смеешься?
— Я смеюсь, да… С другим она тоже лежала.
— Эстерка?
— Собственной персоной. Она сама мне сказала. Ты так прилежно подслушивала, а главного не услышала…
— Вы так ссорились. Перекрикивали друг друга. Но я не верю.
— Не веришь? Она изложила мне это во всех подробностях. С каким-то иноверцем-авантюристом, который ее когда-то преследовал по дороге из Петербурга несколько лет назад. Он здесь где-то появился и… и… вот что может сделать твоя «царица Эстер»!
Кройндл пожала плечами:
— Что-то с ней действительно должно было случиться. Она полностью изменилась. Еще до того, как на нас напали иноверцы. Она вся так и кипела, когда приехала вчера с прогулки… Может быть, там?..
— Там, там!.. — с горьким смехом ухватился за ее слова Йосеф. — Конечно, там!
3
Кройндл немного помолчала. Покачала в раздумье головой. Она жалела. Наверное, жалела о несбывшемся женском счастье. Своем и Эстерки. Йосеф посмотрел на нее с неприятной победной улыбочкой. Но ее горевшие черным огнем глаза снова впились в него:
— Это возможно… Но я не хочу вмешиваться в ее дела. Как и она — в мои. Она знает, что мы сожительствуем. Ее это не волнует. Она совершенно открыто сказала мне об этом. А ведь это очень мило с ее стороны… Теперь остается только один вопрос…
— Чей вопрос?
— Мой. Только ради этого я пришла сейчас к тебе. Теперь я свободна, как и ты. Мы оба свободны. Никто больше не стоит между нами.
— Ну?
— Если ты тот, за кого всегда себя выдавал, то сам поймешь, что должен сделать…
— Я?.. Я не знаю.
— Жениться.
— На ком?
— На мне.
— На… тебе? На тени Эстерки?..
— Нет. На Кройндл. На настоящей Кройндл.
— Это не поможет. Ни мне, ни тебе не поможет. Ты можешь называться как тебе угодно. И все равно навсегда останешься ею. С ума можно сойти…
— Ты привыкнешь. Я буду тебе верной женой.
— Не поможет. Ты сама начала эту игру. Сама начала причесываться и одеваться как Эстерка. Встречала и провожала меня ее голосом и ее движениями. Тебе всегда придется так делать. Тебе нельзя быть другой. Если хочешь, чтобы я тебя любил, чтобы мы любили друг друга…
Кройндл резко встала с кровати, застегнула свою ротонду и накинула на голову платок:
— Это верно. Я тебя соблазнила. Я первая начала играть. Я продала свою собственную душу. Я играла и жила за другую. И вот — заигралась. Как и Эстерка заигралась. Ведь я всегда ей подражала. Тень всегда подражает… Ты не должен от этого сходить с ума. Я уезжаю.
— Уезжаешь? Моя единственная надежда. Мое последнее утешение. Нет, нет. Не делай этого!
— Какое утешение может принести тень? Эстерка уезжает, а с ней уезжает и ее тень… Как может быть иначе? Не удерживай меня больше! Ты ведь сам сказал: это не поможет…
— Нет, ты можешь мне помочь. Позволь всему продолжаться, как оно шло до сих пор. Останься! Останься здесь. Не уходи!
— Я больше не могу этого делать. Я достаточно жила и страдала за другую. Я была всем обязана Эстерке. Сначала страдала от ее мужа, потом — от тебя, ее жениха. А теперь, если мне так суждено, я хочу жить дальше и страдать. Но только за себя саму, за Кройндл.
Она говорила на каком-то новом языке, которого Йосеф от нее прежде никогда не слыхал. Пораженный, он навострил уши: откуда же берутся у нее такая сила и такой ясный ум? Откуда они у тени? У тени не должно быть ни собственной воли, ни собственных слов…
— Я вижу, вижу, — обиженно нахмурил он брови. — Ты уезжаешь, чтобы выйти замуж за другого. За кого угодно. Наверное, за какого-нибудь святошу, которого твой отец выбрал для тебя. Как тебе не стыдно? С твоей красотой, с твоим умом…
— Ты угадал. Даже за святошу, как ты выражаешься, я выйду замуж. За кого угодно. Я вынуждена…
— Вынуждена? Почему?
— Потому что не уверена, что могу долго оставаться в подобном состоянии…
— Что значит — так долго? Ты говоришь что-то странное.
— Через месяц или два будет поздно. Сегодня я была так потрясена — сначала на кухне, потом — в погребе. У меня ничего нет. Со мной в первый раз такое.
— Не может быть! Я был так осторожен. Так осторожен. Как огня опасался…
— Испугался? Не бойся. Я с тобой к раввину не пойду. Я играла и проиграла. Эстерка была плохой учительницей. Но каждый платит за себя сам. Будь здоров!
— Кройндл, погоди немного! Не уходи. Мы найдем какой-нибудь выход.
— С этим у меня проблемы нет. В моем родном Лепеле меня ждет выход, найденный моим отцом. Правильный выход. — Она чуть-чуть всхлипнула, но сразу же взяла себя в руки и повелительно сказала: — Ну, хватит. Проводи меня!
Из его холостяцкой комнаты она твердыми шагами вышла в темную аптеку.
— Но ты должна понять, — побежал за ней жалкими, мелкими шажками Йосеф, — ты должна понять, что я не могу вот так сразу же, на месте, сделать то, что ты от меня хочешь. Ведь все… весь город будет смеяться. Эстерка мне отказала, и я от злости женился на тебе… на тебе…
Кройндл на мгновение остановилась:
— На ее служанке — хочешь ты сказать?
— Нет, не это… на ее родственнице.
— На ее бедной родственнице, — поправила Кройндл. — На ее бедной тени. Я понимаю. Это уже не имеет значения. Будь здоров!
Он попытался схватить ее за руку, но она резко вырвалась. Искалеченная дверь хрипло звякнула остатками своих стекол и зашуршала потрепанными жалюзи.
Он остался стоять с полуоткрытым ртом в темной прихожей. Сегодня утром от него ушла Эстерка. Теперь ушла и ее тень.
