помешало тебе написать в Пизе сонет о лодыжках крестьянки.
Он засмеялся и покраснел.
— На самом деле ты ведь была не против? Кроме того, именно ты обратила мое внимание на ее походку. Если хочешь, я уничтожу сонет.
Как мальчик, он принимал ее насмешки всерьез и действительно почти боялся, что мог ее разозлить. Она тоже рассмеялась, но смех звучал тихо — его заглушали слезы, душившие ее.
— Мое драгоценное дитя! Когда же ты повзрослеешь!
— Подождите, пока мне станет лучше, а потом уже принимайтесь важничать на свой страх и риск, мадам.
На следующее утро, пока Герберт еще чувствовал себя хорошо, он предложил немедленно отправиться в Бриндизи, откуда они, подождав день, могли отплыть на корабле прямо в Грецию. Белла рассчитывала тянуть с отъездом как можно дольше, представляя, как ему будет тяжело в дороге. Но Герберт не дал ей возможности расстроить его планы — он ни слова ей не сказал, пока не выбрал поезд, не потребовал счет и не сообщил хозяину гостиницы об их намерениях. Когда они отправились в путь, его охватило такое волнение, за которым было едва ли не больно наблюдать: голубые глаза сияли, а щеки залились румянцем. Какие-то новые силы словно наполнили его, и он не только выглядел намного лучше, но и чувствовал себя так же.
— Говорю тебе, мне станет совсем хорошо, как только я ступлю на греческую землю! — кричал он. — Бессмертные боги сотворят чудо, и я воздвигну храм в их честь.
Он с замиранием сердца смотрел на страну, по которой они мчались, — свежую и залитую весенним солнцем, с широкими зелеными полями, раскинувшимися по обе стороны дороги, на которых паслись стада коров, шерстистых и пугливых. То и дело им на глаза попадались пастухи с винтовками на спине, дикие, и красивые, и обходительные, и наконец — трепещущее море.
— Наконец-то! — воскликнул юноша. — Наконец-то!
На следующий день у Герберта началась лихорадка, и он почувствовал себя плохо, а через день, несмотря на его требования, Белла категорически отказалась ехать дальше. Он мрачно буравил ее взглядом, не скрывая горчайшего разочарования.
— Прекрасно, — произнес он через некоторое время, — но пообещай мне: в следующий раз мы поедем, что бы ни случилось, даже если я буду умирать. Ты должна устроить, чтобы меня отнесли на корабль.
— Клятвенно обещаю, — ответила Белла.
Поразительная сила воли придала ему сил, так что через пару дней он снова был на ногах. Но восторг, который поддерживал его в течение двух недель, полностью исчез, и он был так молчалив, что Белла испугалась, что он не простил задержку, на которой настояла она. Им пришлось провести неделю в Бриндизи — в этом скучном, отвратительном, многолюдном городе — и вместе бродить по его извилистым узким улочкам. Герберту нравилось главным образом ходить в порт, поскольку он любил смотреть на переполненные пассажирами корабли, которые загружались и разгружались, и представлять их долгие странствия по дикой пустыне моря. Еще он любил слонявшихся без дела моряков, смуглых грузчиков в красных поясах, а также уличных мальчишек, весело игравших на пристани. Но жизнь, бурлившая в них, во всех до единого, иногда вызывала у него приступ безудержного отчаяния. Казалось, они обладали возможностью бесконечно наслаждаться всем на свете, и он всем сердцем завидовал самому бедному кочегару, потому что его мускулы были словно железо, а дыхание ничто не стесняло.
Прошла неделя, и в день до отплытия их корабля Герберт ушел один. Белла, зная его привычки, в конце концов сумела найти его: он сидел на маленьком холме, поросшем оливами, и смотрел на море. Он не заметил ее приближения, поскольку его взгляд, напряженный, словно он хотел увидеть желанные берега Греции, был устремлен в голубую эгейскую даль. На его изможденном лице отражались боль и страдание.
— Я рад, что ты пришла, Белла, ты нужна мне.
Она села рядом, и, взяв ее за руку, он снова устремил задумчивый взгляд куда-то вдаль. Рыбацкая лодка с белым парусом странной формы, как прекрасная морская птица, скользила по сияющему зеркалу воды. Небо было пронзительного ярко-голубого цвета, как лазурит, и ни одно облачко не нарушало его безмятежную монотонность.
— Белла, — наконец произнес Герберт, — я не хочу ехать в Грецию. У меня не хватает духа.
— О чем ты? — изумилась она. Все его мысли вращались исключительно вокруг поездки в Грецию, и казалось, это плохой знак — отступать, когда до желаемого остался один шаг.
— Ты думала, я злюсь, потому что мы не выехали на прошлой неделе. Я пытался, но в глубине души был рад передышке. Я боялся. Я пытался собрать в кулак остатки смелости, но не могу. — Он не смотрел на нее, не отрывая взгляда от моря. — Я не могу пойти на такой риск, Белла. Боюсь испытывать фантазии реальностью. Я хочу сохранить свои иллюзии. Италия показала мне: ничто не может быть так прекрасно и очаровательно, как воображаемый образ, идеал. Каждый раз, когда что-то не вполне соответствовало моим ожиданиям, я говорил себе, что Греция восполнит все. Но теперь я знаю: Греция доставит мне такое же разочарование, и я этого не вынесу. Позволь мне умереть, сохранив в душе тот образ давно любимой мной страны. Что она для меня, когда фавны больше не резвятся на полях, а дриады не прячутся в звенящих ручьях? Я ведь хотел посмотреть не на реальную Грецию, а на землю моей мечты…
— Но, дорогой мой, нам и не обязательно ехать. Ты же знаешь, я предпочла бы этого не делать! — воскликнула Белла.
Герберт наконец посмотрел на нее внимательным и долгим взглядом. Казалось, будто он хотел заговорить, но по какой-то причине колебался. Потом он все же сделал попытку.
— Я хочу отправиться домой, Белла, — прошептал он. — Я чувствую, что не могу здесь дышать. Это голубое небо подавляет меня, и я тоскую по серым облакам Англии. Я и не знал, что так люблю свою страну, пока не покинул ее… Думаешь, я ужасный зануда?
— Нет, дорогой, — ответила она срывающимся голосом.
— Шумный юг утомляет мой слух, да и цвета здесь слишком яркие, воздух слишком прозрачный и слишком сияющий, вечное солнце слепит меня. О, верните мне мою страну! Я не могу здесь умереть. Хочу, чтобы меня похоронили среди родных мне людей. Я и слова тебе об этом не говорил, Белла, но в последнее время лежал ночью без сна, думая о плодородной земле Кента. Я хочу сжать в руках прохладный и рыхлый ком и ощутить холод и силу этой земли. Когда я смотрю на небесную
