Так, распаляя себя и подбадривая, Дарья Никитична сидела в служебной проходной, прижимая к животу сверток.
А может, милиционеру рассказать о каверзе, что совершает Ефим Хомяков в пользу племянника, а? Почему бы и нет? Он тут страж, его забота следить за теми, кто что выносит из архива, с него спрос. Пусть Хомякова и возьмет за шкирятник. А что?! А то сидит тут, как попка…
Дарья Никитична не решалась, да и с чего же начать? Еще испугается милиционер — как же, мимо него таскают, а он? Может, и прикроет сообщение, чтобы себя не подводить… С виду, правда, милиционер парень честный, с Кавказа, что ли? Нос горбатый, и волос черный. Там они все горячие, чего доброго и придушит Хомякова. Не годится, надо, чтобы власть добралась до Будимирки, а так какой прок от всей затеи?
Дарья Никитична притворно кашлянула: сержант и ухом не повел, глядя в ящик стола.
— Где же ваша кошка? — спросила Дарья Никитична.
Мустафаев поднял на старуху обалдевший взор.
— А? Кот у нас. Дон Базилио… Шатается где-нибудь, — и вновь упал взором в ящик.
Сорвалась беседа… Дарья Никитична робела. Оказывается, не так просто управиться с затеей, это дома ей казалось все просто, когда видела ненавистного племянника, слышала визг его супруги Ольги. А коснулось дела — пожалуйста, язык стал липкий, еле ворочается, и жар глаза застилает… И сидеть здесь не очень-то спокойно, того и гляди, нагрянет Ефимка со своей телегой, коситься будет.
Дарья Никитична прошуршала жесткой бумагой, теребя сверток. А если Чемоданова не спустится? Надо было позвонить ей по телефону, условиться о встрече… И вообще, можно было по телефону все дело и закончить, да боялась старая — вдруг Ефимка Хомяков повиснет на проводе, мало ли, в одном помещении работают.
С улицы раздался шум подъехавшего автомобиля. В мутном стекле тамбурной двери появился грязно-желтый верх милицейского газика. Вскоре в архив ввалилась ватага — милиционер и трое молодцов, наголо подстриженных, в мятых пиджаках и замызганных рубашках.
Мустафаев задвинул ящик стола и резво поднялся на ноги.
— Приехали?! — крикнул он навстречу новому милиционеру.
— Давай! Принимай остаток, — ответил тот. — Я людей прихватил, пусть потаскают, а то бездельничают в камере.
Арестанты равнодушно озирались. У одного в губах торчала спичка, придавая стриженой физиономии бандитский вид.
Дарья Никитична заерзала. Неужто настоящие арестантики? И с надеждой поглядела на хилого милиционера.
— Под лестницу складывайте, — подсказал Мустафаев. — В общую кучу.
— А мне сказали, куда-то на этаж надо поднимать, — вставил милиционер.
— Пока место не готово, — ответил Мустафаев. — А там посмотрим.
— Так мы что — за один срок два раза таскать будем? — лениво произнес тот, со спичкой. — Не дело, начальник.
— Давай, давай! — прикрикнул милиционер. — Поговори мне еще. В вонючей камере сидеть лучше?
— Так там мы отбываем, а тут работаем, — рассудил один из арестантов, худощавый парень со смуглым цыганским лицом.
— Не рассуждать, принимайтесь за работу, — приказал милиционер.
Арестанты продолжали озираться, задержав взгляд на присмиревшей старушенции, а тот, со спичкой, даже подмигнул ей разбойным глазом. Наконец приступили к работе. Двое подносили с улицы документы, третий их укладывал. Милиционер сел с другого конца скамьи, наблюдать. Мустафаев вернулся к столу, но ящик не выдвигал, пережидал.
— Слышь, Цыган, — произнес тот, со спичкой, видно и впрямь цыганом был худощавый. — Придет время, и нас похерят в архиве, чтобы ни одна собака не узнала.
— Ну, мы еще побегаем на воле. Можно подумать… Ты против них муха на палочке, — ответил Цыган, поднося дела. — Укладывай ровно, а то повалятся.
— По оплате и работа, — вступил третий, пожилой арестант с синей избитой физиономией.
Дарья Никитична придвинулась поближе к милиционеру, так спокойней. Перевела дух и спросила шепотом:
— За что же их?
Милиционер важно молчал, прикрыв глаза. Отозвался тот, со спичкой в зубах.
— Я, бабка, троих пришил. Утюгом, — процедил он, перекатывая спичку. — А четвертого не успел, он сам копыта отбросил. А мне впаяли и за четвертого. Где справедливость?
— Тогда тебе добрать надо, чтобы по совести, — подначил Цыган. — И случай подходящий, бабушка и так еле дышит от страха.
Арестанты заржали. Дарья Никитична обомлела. Еще бы, от таких чего угодно можно ждать. И милиционер-тюхтяй, сидит себе рядом, помалкивает. Спит, что ли?
— Ты, мать, не дрейфь, — сжалился пожилой арестант, улыбаясь битой мордой. — Мы безвредные, пятнадцатисуточники. Мелкое хулиганство. А то валяют дурака, тебя пугают. Не дрейфь.
И Дарья Никитична встречно улыбнулась, потеплело на душе.
— Эх ты, — вздохнул Цыган. — Испортил кино. Штабеля дел под лестницей разрослись, загораживая проход. Работа шла к концу.
— Слушай-ка, родимый, — позвала Дарья Никитична пожилого. — Пойди сюда, прими угощение.
Битый арестант остановился, глядя, как старушка, прошуршав в пакете, вытянула пирожок.
— Бери свободно, — подталкивала Дарья Никитична.
— Ну, мы не из застенчивых, — перебил тот, со спичкой, и, шагнув к Дарье Никитичне, цепко перехватил угощение. И тут же, целиком, пихнул в рот.
Дарья Никитична засмеялась. Раздала каждому по пирожку, и милиционеру досталось, и Мустафаеву.
— Вот вам и оплата, — довольно щебетала старушка, ласково улыбаясь арестантикам, и произнесла под настроение: — У меня тоже племянник сидел… Варгасов, слышали, нет?
Арестанты наморщили лбы.
— Это какой Варгасов? — отозвался пожилой. — Не управляющий ли Дачным строительным трестом?
— Он самый, — обрадовалась Дарья Никитична.
— Так я же у него в стропалях служил… Ну, мать, такой мог себе целую тюрьму купить. И сидеть в свое удовольствие, — брезгливо проговорил пожилой. — С нами его не ровняй.
— Гусь свинье не товарищ, — заключил Цыган.
Арестанты продолжили работу. А Дарья Никитична почувствовала неловкость и обиду. Ах ты, сукин сын, Будимирка! Даже сесть путем не мог, чтобы не совестно было людям в глаза глядеть… Занятая обидой, она проглядела, как с лестницы, тяжело ступая, спустился плотный мужчина в тесном пальто, под которым угадывался объемистый живот. В руках толстяк держал облезлый кусок меха, в котором можно признать шапку. Это был Гальперин.
Мустафаев уважительно поднялся навстречу.
— Ну как, Полифем? — пророкотал Гальперин, правда, без привычного вкусного раската. — Идет служба? Да, я смотрю, тут широкое народное представительство, — он оглядел Дарью Никитичну, перевел взгляд на арестантов.
— Что, галерники, работаете?! Таскаете кирпичики нашей истории? — голос Гальперина звучал безобидно, даже участливо.
— Истории и географии, — сбалагурил бойкий на язык Цыган.
Гальперин довольно засмеялся, колыхнув животом.
— Это вы верно определили, юноша. — И оборотившись к Мустафаеву, спросил: — Директора не видели?
Мустафаев пальцем ткнул в потолок.
— Понятно. При деле… Передайте, что я отправился в Публичную библиотеку. И сегодня не вернусь, — переждав очередную арестантскую ходку, Гальперин шагнул за порог.
— Кто это? — спросил Цыган.
— Заместитель директора, — ответил Мустафаев.
Дарью Никитичну подбросило. Вот кто ей нужен! Не милиционер и Чемоданова, а этот толстяк с сырым просторным лицом и унылым носом, заместитель директора архива.
Проворно сползнув со скамьи, она сунула остаток гостинцев в сумку и, не простившись, шмыгнула за порог.
Гальперин шел, переваливаясь на медленных ногах, отчего тесное пальто ходило ходуном от плеч до подола. Шапку он так и не надел, подставляя свежему воздуху редкие сивые волосы… За годы близости с Ксенией, как ни странно, он не удосужился узнать ее адрес в Уфе. И теперь направился в Публичную библиотеку, где надеялся разыскать адрес по читательскому формуляру.
Мысль о том, что Ксения оставила его, казалось, материализуется в мозгу, физическим грузом клоня голову вниз, выгибая шею… Особенно в последнее время, когда каждый грядущий день накатывался с неотвратимостью рока, тая в себе какую-то зловещую перспективу. Чем это объяснить, он не знал, но чувствовал. Он лишился сна, и ночами нередко в квартире раздавалось поскрипывание рассохшихся паркетин. Аркадия он вернуть не мог. Он не мог все повернуть вспять — страх перед лишениями, на которые он себя обрекал в этом случае, не проходил. А вот Ксения… Как жить без ее милого голоса, ее взгляда, ее рук, таких сильных и нежных. Не может так статься, чтобы вчера он ей был нужен, а сегодня — забыт. Надо написать письмо, позвонить, а то и самому съездить в Уфу.
