– Я бы не посмел, – улыбнулся Янссон, чуть заикаясь.
И правильно сделали бы, – ответила Чемоданова. – Мы будем с вами танцевать, – и, заметив приближающегося официанта, добавила: – Закажите мне котлеты по-киевски, здесь когда-то неплохо с этим справлялись. И какого-нибудь вина.
Она сидела, подперев кулаками подбородок, в ожидании, когда официант уйдет.
Оркестранты на эстраде громко спрашивали друг у друга о каком-то Яше, который отправился звонить по телефону и как провалился. Без него не начать программу.
А Чемоданова мучительно размышляла: открыть Янссону его далеких здешних родственников, имеет ли она на это право? Колесников был искренен, она не сомневалась – Колесников не хотел этого, ему было стыдно. А чего он стыдился, чудак? Тетки? Ее мужа? Их быта? Нет, себя! Своего жалкого прозябания, своей загнанной гордыни… Конечно, это его право. Но при встрече с Янссоном он держался молодцом. С достоинством и простотой, которая так отличает ум… В последние дни она все больше ловила себя на мыслях о Колесникове, его обожание не оставляло Чемоданову равнодушной, трогало воображение. Почему так?
Чемоданова бросила взгляд на Янссона. Узкое со лба лицо расширялось к подбородку. Темные волосы, тронутые сединой, лежали безукоризненно. Бывают лица, у которых сквозь молодые, уверенные черты, проступают какие-то старческие линии. И поражают роковой неотвратимостью. А ведь как Чемоданова ждала его приезда! А теперь вот не испытывает ни малейшего влечения, даже любопытства. Ей даже хотелось, чтобы встреча оказалась уже в воспоминаниях, да и тех, возможно, бы не осталось. Отчего?! Странно… Она могла позволить любую критику своей страны, с ее трудной и нелепой судьбой, но позволить… только себе. Она сама варилась в этом соку и имела право на осуждение, на бунт… Да, это был эгоизм. Но эгоизм, взращенный на страдании, подобен храму, куда впускают всех. Но у одних храм вызывает божественное отрешение, а у других простое любопытство.
Янссон сидел строгий, молчаливый, с прямой спиной судьи. Возможно, он догадывался о буре в мыслях Чемодановой.
– Николай Павлович… вы говорили – у вас нет жены. А любовница, невеста? – голос Чемодановой звучал с вызовом.
Янссон перевел взгляд светлых упрямых глаз на Чемоданову. Такой вопрос задают, когда разводят мосты, когда не хотят возвращаться на оставленный берег… Или она им забавляется? Ее вялые равнодушные губы едва удерживали ускользающую улыбку. Казалось, ее ничуть не заботит внешнее впечатление. Она так и осталась наследницей той самой Паровозной улицы, о которой поведала тогда, в такси. Словно приоткрыла тайну.
– Да, жены у. меня нет, рад, что вы помните, – Янссон старался упрятать досаду. – А вот невеста есть. Ее зовут Анна. Очень достойная женщина, врач-логопед.
– И наверняка у вас с собой есть фотография, – иронически проговорила Чемоданова. В отличие от Янссона, она не подавляла своей взрывной натуры.
– Да, вы не ошиблись. Но показывать не буду. Поверьте, она очень хороша, – продолжал Янссон тем же ровным тоном. Его холодные глаза смеялись. И Чемоданова это видела. Самообладание Янссона выводило Чемоданову из себя.
– Я давно обратил внимание, – продолжал Янссон, – на вашу… экстравагантность, да? Экстравагантность. От вас не знаешь чего ждать. А причины перемены вашего настроения неизвестны даже вам самой. Вы трудный орешек, Нина Васильевна.
– Почему же? – с напором произнесла Чемоданова. – Я ищу, а человек ошибается именно когда ищет, – пожалуй, большей глупости Чемоданова давно не произносила. Она сейчас была противна самой себе и еще больше злилась на Янссона. «Зачем я его обижаю? – казнила она себя. – Словно я бегу с горы и не могу ни за что зацепиться. Надо умолкнуть, сейчас же умолкнуть… Почему не играет оркестр? До сих пор ждут своего Яшу?»
Она смотрела на Янссона, ее темные, зашоренные гневом глаза, казалось, отмываются, проявляя привычный свой цвет – темный до черноты с искорками золотистых зрачков. Она видела аккуратную голову Янссона, люстру посреди зала, похожую на перевернутую елку, стены ресторана, драпированные густым мясным цветом, компанию военных от которых приближалась к их столу… Анастасия Алексеевна Шереметьева.
Чемоданова вытянула шею и до удивления спокойно подумала: «Пожалуйста, наконец-то сбылась ее мечта попасть в шикарный ресторан», – словно наблюдала за появлением начальницы отдела использования из окна автобуса… А Шереметьева уже присаживалась за их столик, шумно здороваясь, расточая широкую улыбку и благоухая духами – нюх Чемоданову не обманет – «Шанель № 5».
– Глазам своим не поверила, – Шереметьева всплеснула полными красивыми руками. – Говорю мужу: гляди, Нина Чемоданова с господином Янссоном, а он не верит. Послал в разведку.
Чемоданова увидела вдали красную сияющую физиономию майора бронетанковых войск. Майор вскинул в приветствии сжатый кулак.
«Броня крепка, и танки наши быстры», – подумала Чемоданова и произнесла:
– Ты говорила, что мужа отправили в Афганистан?
– Придержали пока. До Нового года, – Шереметьева произносила слова возбужденно, а взгляд ее придирчиво скользил по внешности подруги, странно сочетая удовлетворение и разочарование. Ей хотелось и уличить Чемоданову в том, что вызывающие зависть вещи не так уж и случайны, теперь-то отпираться нечего – вот он, твой зарубежный покровитель, рядом сидит. А с другой – она радовалась, что на сей раз Чемоданова не может уязвить ее какой-нибудь новой вещицей, все знакомо – и голубой костюм, и те же сережки, да и цепочке на шее без малого лет пять.
Чемоданова отлично понимала ее взгляд. Это смешило и печалило. Вот они – настоящие. страсти, искренние и вечные. В сравнении с которыми ее распри с Шереметьевой и переход в другой отдел – сущие пустяки.
– Не думала, что ты подойдешь, – не удержалась Чемоданова.
– Почему же? – не смутилась Шереметьева. – Я так обрадовалась тебе. Может, перейдете за наш столик, а? Празднуем день рождения приятеля мужа, полковника. А? Господин Янссон?
Янссон вежливо улыбался и обескураженно пожимал плечами.
– Николай Павлович избегает общества военных, – выручила Чемоданова.
– На самом деле, – подхватил Янссон. – Мне бы не хотелось… В компании военных – иностранец… Думаю, не совсем… – он не закончил своей мучительной фразы – подошел официант, поправил сервировку, расставил закуску и отошел.
– Хочется танцевать, – игриво произнесла Шереметьева. – Почему не слышно оркестра?
– Ищут Яшу, – ответила Чемоданова.
– Яшу? – удивилась Шереметьева. – Какого Яшу?
– Пропал какой-то Яша, музыкант. Без него не могут начать, – пояснила Чемоданова и, помолчав, засмеялась. – Ох, Настя… Тебе просто не везет… с этими Яшами. Везде они тебя достают, просто беда.
Шереметьева откинула со лба короткий крашеный локон и погрозила Чемодановой пальцем.
– Ну-ну, – проговорила она. – Не такая уж я придира, Ниночка… Кстати, твоя новая любовь, Тимофеева, знает, что завтра, на девять утра, назначена дирекция?
– Понятия не имею, – ответила Чемоданова. – Это ваши проблемы, начальства… А что вынесли на дирекцию?
– Говорят, опять что-то, связанное с Гальпериным… Точно не знаю. Но директор очень расстроен. Мне Тамара шепнула, секретарша.
Оркестр грянул оглушительный марш. Мигнули лампочки.
– Паразиты, – прошептал официант, наклоняясь к столу с блюдом в руках. – Чуть соус не пролил.
– Наш заказ, – довольно кивнула Шереметьева в сторону оркестра. – Полковник заказал. Его любимый марш Кантемировской дивизии… Те нот не знали, полковник им напел в подсобке.
– Нашли, значит, Яшу, – проговорила Чемоданова.
Шереметьева распрощалась и отправилась к своей компании.
Чемоданова сбросила в тарелку Янссона янтарный картофель, осыпанный укропом, положила севрюжий бочок и несколько глянцевых маслин. Одна маслина соскочила с тарелки и скатилась на пол, протянув по скатерти желтый след.
Чемоданова взяла салфетку и просушила пятно.
– У вас совсем испортилось настроение? – вздохнул Янссон.
Чемоданова не ответила. Невежливо, ну да бог с ним. Ее мысли занимало сейчас другое. Она знала по опыту – вести, услышанные из уст Шереметьевой, никогда не были ей в радость.
Приобретенный с годами опыт, как ни странно, не облегчает жизнь, а, наоборот, превращает ее в систему осторожностей и запретов. Тем самым лишая жизнь одного из самых упоительных порывов – безрассудства.
Об этом и размышлял Гальперин, направляясь привычной дорогой на работу. Именно жизненный опыт нашептывал ему тогда не идти на поводу у сына, это плохо кончится для него в государстве, где честолюбие ставится выше закона. Именно жизненный опыт надоумил его предложить Ксении попытаться заполучить квартиру, которую собирался оставить Аркадий. А чем это обернулось? Ксения отвернулась от него…
