Милдред, сдерживая слезы, размышляла о том, что виноваты они все: «Мы были недостаточно чуткими, недостаточно любили их, чтобы заметить их сомнения, мы даже не пытались сделать это, эгоистически думали только о собственном удовольствии, в сущности, мы ведь Эдварда толком и не знали, нарисовали себе некий идеальный образ Эдварда… А теперь оказывается, что и он не без греха: ему следовало раньше почувствовать приближение беды и, набравшись мужества, выяснить отношения». Внешне сдержанная, в душе Милдред рыдала: «О Мэриан, Мэриан, какая боль, должно быть, терзала тебя! Позволь мне найти тебя, позволь прийти к тебе! Я так люблю тебя, а у тебя в сердце такая чудовищная рана!»
Церковь, посвященная святому Михаилу и всем ангелам, ошеломляюще красиво венчала собой невысокий травянистый холм на противоположном от Пенндина берегу речки Лип. К ней вел старинный каменный мост. Являясь словно бы продолжением моста, наверх, к церковным воротам, взбегала неширокая аллея, по которой могла проехать только одна машина. Церковь была построена из местного серого камня, который при солнечной погоде сверкал и переливался. Над крышей возвышалась массивная квадратная башня, а над входом — статуя святого Михаила, которую, если верить молве, в свое время обстреляли солдаты Кромвеля. Внутри всегда царил полумрак, поскольку пять декорированных готических окон были застеклены викторианскими витражами. Восточное окно являло святого воина-победителя, опершегося на меч, боковые — Христа, исцеляющего и проповедующего. Единственное деревянное с позолотой распятие, выполненное в девятнадцатом веке, висело в арке алтаря. Кафедра проповедника, украшенная замысловатой искусной резьбой, принадлежала эпохе Якова I. От прикосновения множества рук фигуры святых, изображенные на ней, залоснились. На широкой массивной купели, сохранившейся с четырнадцатого века, были вырезаны переплетающиеся арки со звездами и крестами. В нишах стояли статуя коленопреклоненной женщины и алебастровая фигура рыцаря в доспехах: подняв голову к небу, он молился с открытыми глазами. У его ног сидела собачка. На стенах висели дощечки, но разобрать хоть что-то можно было лишь на нескольких: почти все надписи стерлись еще в начале века, когда настоятелем церкви был некий особенно приверженный чистоте веры пастор. На двух мемориальных досках красивыми буквами были выбиты имена жителей деревни, погибших в двух войнах: сорок пять человек — в Первой мировой (в том числе и родственник Эдварда) и четыре — во Второй. В далеком прошлом этот красивый собор мог похвастать большим количеством украшений и более нарядной отделкой, но время, войны, грабители и сокращение паствы сделали свое дело — церковь потускнела.
Переехав мост, они оставили машину и решили дальше идти пешком. Взбираясь на холм, Бенет ощутил укол совести: в последнее время он перестал бывать на службах, которые сближали его с жителями деревни. За церковью стоял небольшой, но вполне пригодный для жилья дом приходского священника, всегда готовый принять Оливера Кэкстона во время его визитов. На почти безоблачном небе сияло солнце. Бенет и его спутники приблизились к церковным воротам.
Перед воротами к тому времени собралась большая толпа. «И зачем только я привез сюда Розалинду? — подумал Бенет. — Но она настаивала, а теперь все увидят ее слезы. Новость уже всем известна! Должно быть, Оливер постарался. Толпа выглядит угрожающе, придется протискиваться, орудуя локтями». Однако, подойдя поближе, они увидели дружелюбные и учтивые лица. Бенет легко и быстро провел своих спутников через ворота. Лишь несколько человек глазели на них с любопытством, большинство опускали взгляды при их приближении, некоторые кланялись, слышалось бессвязное сочувственное бормотание. На одного парнишку (приехавшего в деревню, видимо, на каникулы) зашикали, когда он довольно громко сказал: «Ну и дела, приятель, невеста-то удрала!» Розалинда не плакала. Они поднялись от ворот по узкой, заросшей травой тропинке. Оливер Кэкстон встречал их на пороге и махал рукой, приглашая скорее войти в прохладу полутемной церкви. В помещении стоял сильный запах бесчисленного множества цветов. Милдред и Розалинда сели в переднем ряду. Спустя минуту-другую Милдред достала из ниши в скамье подушечку, искусно вышитую некогда прихожанками, и встала на колени, не сводя глаз с позолоченной фигуры Христа. После слепящего солнца на улице здесь, в церковном полумраке, ей казалось, что Он одиноко парит над алтарем. Бенет с Оливером стояли в проходе. Больше в церкви никого не было.
— Никто пока не приезжал?
— Бенет, мне очень жаль…
— Никто пока…
— Нет. Я выслал людей на все дороги. Наверное, несколько машин еще подъедет.
— Да, мы не смогли всех предупредить по телефону. Нам… мне придется собрать всех и объяснить. Нельзя же просто сказать: «Разъезжайтесь по домам, ничего не будет!»
— Нам направлять их в Пенндин?
— Нет, упаси Господь! Гости не должны там появляться. Я не хочу превращать все это в некое подобие необъявленного праздника. Вы не видели Эдварда?
— Сам хотел вас о нем спросить. Я звонил в Хэттинг-Холл, но…
— Я тоже звонил. Полагаю, он уехал в Лондон, только телефон и там не отвечает.
— О боже, какое несчастье! Послушайте, я подумал, если позволите… Мы могли бы, по крайней мере, подать бутерброды в пасторском доме… Я уже…
— О черт, — спохватился Бенет, — как же я об этом не подумал…
— Удивительно, что вы вообще в состоянии сейчас думать. О, как это ужасно для них обоих…
К мужчинам подошла Милдред:
— Бенет, нам, наверное, нужно выйти и стоять там, где гости будут парковать машины, чтобы встречать и…
— Оливер говорит, в пасторском доме следует подать бутерброды. Наверное, мне надо было привезти сюда свадебный торт. По крайней мере, мы можем раздать цветы.
— Думаю, все сразу же захотят уехать, — возразила Милдред. — Они проявят уважение к нашим чувствам… поймут, что нам не до разговоров. Послушайте…
— Оливер говорит, что уже расставил людей на дорогах, но мы должны объяснить…
— Хотите произнести речь?
— Нет, поговорить с каждым в отдельности.
— Лучше пусть гости сами все передадут друг другу и уедут.
— Нет, они захотят повидаться с нами, узнать, что случилось…
Но если мы сами этого не знаем!.. К тому же Эдвард исчез, должно быть, он уже в Лондоне!
Оказалось, проблема не так уж и сложна. Посланцы Оливера Кэкстона стояли на всех подъездах к церкви, они перехватывали гостей и предупреждали, что свадьба отменяется. Если приезжие хотели узнать подробности или по какой-то причине желали остаться, их направляли в дом пастора, где, как им сообщали, приготовлены бутерброды, а позднее будут поданы легкие напитки. Тех немногих, кто, прельстившись прекрасной погодой, оставил свои машины далеко от церкви и шел пешком через луга, тоже встречали люди пастора. Ничего не подозревавших гостей, как и ожидал Бенет, оказалось совсем немного. Кое-кто из них сразу деликатно уезжал в Лондон, некоторые, как потом выяснилось, задерживались в «Королях моря», чтобы пообедать и послушать сплетни. Остальные из вежливости проходили в пасторский дом, чтобы присутствовать на том, что Бенет назвал «необъявленным праздником».
Розалинда осталась в церкви одна. Разумеется, она бывала тут на службах, хотя и нечасто. И конечно же, все церкви обладают неуловимым магнетизмом. Но эта для потрясенной Розалинды стала чем-то неизмеримо большим. Розалинда принялась расхаживать по ней в гнетущей тишине. Мучимая горем, она испытывала бессознательное желание прикасаться к вещам, как бы присваивая их. Медленно двинулась она по коричневым изразцовым плиткам к алтарю. Пройдя под позолоченным Христом, взошла по ступенькам в ризницу. Подняв голову, посмотрела на святого-воина, юного и бледного, в доспехах, с золотыми волосами. Он изящно опирался на длинный меч и устремлял взгляд в глубь церкви, словно производил смотр своему неисчислимому небесному воинству.
Розалинда отвернулась и в тот же миг испытала странное ощущение: будто какая-то мощная волна выталкивала ее наверх из темноты. Она повернулась снова, поспешно прикоснулась к маленькому деревянному кресту, стоявшему на алтаре, и — о чудо! — он показался ей влажным, словно прильнул к ее руке, как несчастный маленький зверек. Розалинда быстро отдернула руку, попятилась и, поскользнувшись на ступеньках, ведущих от алтаря, чуть не свалилась. Ее взгляд упал на лежащую у ног святого отрубленную голову огромной рептилии с разверстой пастью, из которой торчали белые зубы, и с глазами, полными ужаса и муки. Бедная невинная змея, подумала Розалинда. Разумеется, она видела ее и прежде. Розалинда резко развернулась к двери. В полумраке стала вырисовываться чья-то фигура. Конечно, это был одинокий алебастровый рыцарь, тоже в доспехах, задвинутый глубоко в нишу. Когда-то давно кто-то показал ей его, обратив внимание на маленькую собачку у ног. Розалинда погладила песика, нащупав пальцами его голову, ушки, завитки шерсти. Потом, сделав глубокий вдох, тронула безмятежное античное лицо воина, сгладившееся от времени и бесчисленных благоговейных прикосновений паломников. Пальцы ощутили его губы, и ей показалось, что они шевелятся. Розалинда испуганно отдернула руку и заспешила к выходу.
