Я прекратил свои упреки. Вот сейчас он действительно внушал мне сочувствие, и я бы даже обнял его, если бы он захотел. Я сказал, что сразу же займусь изысканием для него денег и могу взять, на себя также переговоры с тещей. Он же пускай займется Адой.
Мое сочувствие возросло еще более, когда он признался, что охотно бы поговорил вместо меня с тещей, но что мысль о необходимости разговора с Адой приводит его в ужас.
— Ты же знаешь, каковы женщины! Они ничего не желают понимать. Они понимают только те сделки, которые увенчались успехом.
И он решил, что не будет говорить с ней вовсе и сообщить ей о случившемся попросит синьору Мальфенти.
Покончив с этой проблемой, он почувствовал значительное облегчение, и мы вместе вышли из конторы. Я смотрел, как он идет рядом, низко опустив голову, и раскаивался, что обошелся с ним так сурово. Но разве я мог поступить иначе, если я его любил? Он должен был образумиться, если не хотел погибнуть окончательно! Но каковы же должны были быть у них отношения с Адой, если он так боялся простого разговора!
Однако он тем временем снова умудрился меня разозлить. По дороге он принялся вносить усовершенствование в тот план действий, который и без того ему так понравился. Он не только не будет говорить с женой, но устроит так, что вообще не увидит ее нынче вечером, потому что прямо сейчас уедет на охоту. После того, как он принял это решение, его настроение стало совсем безоблачным. Казалось, ему достаточно было одной только перспективы оказаться на свежем воздухе, вдали от всех забот, чтобы сразу приобрести вид человека, который уже там, на воздухе, и вовсю им наслаждается. Я пришел в негодование. Он держался и выглядел так, что вполне мог снова отправиться на биржу и возобновить игру, в которой ставил на карту состояние и своей и моей семьи.
Он сказал:
— Я хочу в последний раз позволить себе развлечься и приглашаю тебя со мной, но с условием, что ты ни еловом не заикнешься о том, что произошло сегодня.
До сих пор он говорил улыбаясь. Но, увидев, как я серьезен, тоже посерьезнел и добавил:
— Ты и сам видишь, что мне нужно отдохнуть после всего пережитого. Потом мне будет легче занять свое место в борьбе.
Его голос исказило волнение, в искренности которого я не мог сомневаться. Потому я сумел сдержать свой гнев; во всяком случае, если он и проявился, то только в отказе принять его приглашение. Я сказал, что должен остаться в городе, чтобы раздобыть необходимую сумму. Уже это было ему упреком! Я, ни в чем не виноватый, оставался на своем посту, в то время как он, который был всему виною, позволял себе развлекаться!
Мы дошли до дверей дома синьоры Мальфенти. Гуидо уже не выражал радости по поводу предстоящего ему через несколько часов развлечения, и покуда он оставался со мной, с его лица не сходило выражение страдания, которое вернул на него я. Но прежде чем мы расстались, он нашел способ облегчить душу, выказав независимость и, как мне показалось, досаду. Он сказал, что поистине удивлен, обнаружив во мне такого друга. Он еще не уверен — следует ли ему принимать жертву, которую я желал ему принести, и надеется (именно надеется!), что я понимаю, — он вовсе не считает меня связанным этим обязательством. Я по-прежнему волен решать, дать ему эти деньги или не дать. Наверное, я покраснел. Стараясь побороть замешательство, я сказал:
— С чего ты взял, что я пойду на попятный, когда всего несколько минут назад я сам предложил тебе свою помощь, не дожидаясь, пока ты меня об этом попросишь?
Он посмотрел на меня, словно колеблясь, а потом сказал:
— Раз ты этого хочешь, я, разумеется, принимаю твою помощь и благодарю тебя. Но мы заключим контракт на совершенно новых условиях, при которых каждый из нас будет иметь то, что ему причитается. Если мы возобновим работу и ты захочешь принять в ней участие, ты должен будешь получать жалованье. Мы создадим новое товарищество на совершенно новых началах, и, таким образом, сможем уже не бояться неприятностей, которыми грозило нам сокрытие убытков, понесенных фирмой в течение первого года существования.
Я ответил:
— Та растрата не имеет теперь никакого значения, выбрось ее из головы. Попытайся лучше привлечь на свою сторону тещу. Сейчас это самое важное.
На этом мы расстались. Мне кажется, я улыбнулся наивности, с которой Гуидо выдавал свои самые потаенные чувства. Всю свою длинную речь он произнес для того, чтобы, принимая мой дар, не быть обязанным высказывать благодарность. Но я на нее и не претендовал. Мне достаточно было знать, что благодарить он должен именно меня.
Впрочем, расставшись с ним, я тоже почувствовал облегчение, словно вырвался наконец на свежий воздух. Я как бы снова ощутил свободу, которой лишала меня необходимость его воспитывать и направлять на истинный путь. В сущности, наставник связан еще в большей степени, чем его ученик. Я твердо решил раздобыть для него эти деньги. Разумеется, я не могу твердо сказать, делал я это из любви к нему или к Аде; может, мне просто хотелось снять с себя ту небольшую долю ответственности, которая лежала на мне в связи с тем, что я все-таки работал в его конторе. В общем, я решил пожертвовать какой-то частью своего состояния, и до сей поры вспоминаю этот день своей жизни с огромным удовлетворением. Эти деньги спасали Гуидо, а мне обеспечивали спокойную совесть.
Чувствуя себя совершенно успокоившимся, я прогулял весь день до самого вечера и таким образом потерял время, необходимое для того, чтобы разыскать на бирже Оливи, без которого я не мог раздобыть такую крупную сумму. Но потом я подумал, что это не так уж и срочно. У меня было некоторое количество денег, и их хватало на то, чтобы я мог принять участие в выплате, которая должна была состояться пятнадцатого. Деньги же, которые понадобятся к концу месяца, я мог достать и позже.
И в тот вечер я не думал больше о Гуидо. Позже, когда дети уже были уложены, я несколько раз порывался рассказать Аугусте о финансовом крахе Гуидо и убытке, который должен был частично лечь на меня, но потом решил не отравлять себе жизнь неизбежными спорами и отложил уговаривание Аугусты до той поры, когда этот вопрос будет уже решен всей семьей. И потом, раз уж Гуидо позволил себе развлечься, с моей стороны было бы просто странно так себя изводить!
Я прекрасно провел ночь, а утром, с карманом, не слишком отягощенным деньгами (там был конверт, когда-то возвращенный Карлой, который я до сих пор благоговейно сохранял — либо для нее самой, либо для какой-нибудь ее преемницы, а также небольшая сумма, которую я сумел раздобыть в банке), отправился в контору. Утро я провел за чтением газет, в обществе Кармен, которая шила, и Лучано, который упражнялся в сложении и умножении.
Вернувшись домой к завтраку, я нашел Аугусту растерянной и подавленной. На ее лице была та необыкновенная бледность, которая появлялась в тех случаях, когда страдать заставлял ее я. Она робко заметила:
— Мне сказали, что ты решил пожертвовать частью своего состояния, чтобы спасти Гуидо. Я понимаю, что не имею права на то, чтобы меня предупреждали...
Она так сомневалась в своем праве, что даже поколебалась, прежде чем продолжать. Но потом снова принялась упрекать меня за мое молчание:
— Ведь я же не Ада, я никогда не противилась твоей воле!
Прошло немало времени, прежде чем я понял, что произошло. Аугуста пришла к Аде в тот момент, когда та обсуждала с матерью дела Гуидо. При виде Аугусты Ада разрыдалась и рассказала ей о моей щедрости, которой она ни в коем случае не хотела воспользоваться. Она даже попросила Аугусту, чтобы та уговорила меня взять назад свое предложение.
Я сразу же заметил, что Аугуста мучается своей старой болезнью, то есть ревностью к сестре, но не придал этому значения. Меня удивила позиция, занятая Адой.
— Она что, выглядела рассерженной? — спросил я, вытаращив от изумления глаза.
— Да нет же, нет, она нисколько не сердится! — искренно воскликнула Аугуста. — Она поцеловала меня и обняла... может, для того, чтобы я обняла тебя?
Такой способ выражать свои чувства показался мне довольно-таки смешным. Аугуста смотрела на меня недоверчивым, изучающим взглядом.
Я запротестовал:
— Уж не думаешь ли ты, что Ада в меня влюблена? Что это тебе взбрело в голову?
Но мне не удалось успокоить Аугусту, и ее ревность ужасно меня раздражала. То, что Гуидо сейчас уже не развлекался, а вынужден был выдерживать неприятные объяснения с женой и тещей — было мне приятно, но ведь и мне порядком досталось, и я считал, что, учитывая полную мою невиновность, на мою долю выпало слишком много неприятностей.
Я попытался успокоить Аугусту, приласкав ее. Она отодвинула свое лицо от моего, чтобы лучше меня видеть, и робко и нежно произнесла слова упрека, искренно меня взволновавшие.
— Я знаю, что меня ты тоже любишь, — сказала она.
Видимо, ее беспокоили мои, а не Адины чувства, и тут меня осенило, как доказать ей свою невиновность.
