руки семейства Буш. Они сильно поругались, и наконец Бэзил в ярости вышел из дома.
Вскоре Джеймс Буш, виновник этих неприятностей, забрел к ним в гости.
— И где сегодня его превосходительство? — спросил он, угощаясь сигаретами Бэзила.
— Ушел на прогулку.
— Это он тебе так говорит, моя дорогая, — заметил он, недобро усмехнувшись.
— Ты его где-нибудь видел? — тут же насторожилась Дженни.
— Нет, не могу сказать, что видел, а если бы и видел, то не стал бы этим хвастаться.
— Что ж, тогда я повторю: он на прогулке.
Джеймс взглянул на сестру и без лишних сантиментов попросил одолжить ему пару соверенов, но она, вспомнив утренний спор и жалея о том, что вела себя неправильно, твердо отказала ему. Поскольку он настаивал, обвиняя ее в жадности, ей пришлось объяснить, какие большие траты у них были в последнее время. Доктор прислал счет на пятьдесят фунтов, поездка в Брайтон обошлась в кругленькую сумму, и они с трудом сводили концы с концами.
— Какой же чудесный и прекрасный поступок ты совершила, когда вышла за него замуж, Дженни! Да еще гордилась, что тебе так повезло.
— Я не позволю тебе говорить про Бэзила ничего плохого! — с чувством воскликнула она.
— Ладно, не кипятись. Черт меня побери, если я пойму, чего ты так за него уцепилась. Ему нет до тебя дела.
Она подняла глаза, судорожно вдохнув:
— Откуда ты знаешь?
— Думаю, это и так видно! Полагаю, ты сегодня еще не плакала?
— Мы немного поругались с утра, — призналась она. — О, пожалуйста, не говори, что ему нет до меня дела! Я этого не переживу.
— Да ну тебя! — засмеялся Джеймс. — На Бэзиле Кенте свет клином не сошелся.
Дженни подошла к окну и выглянула на улицу. Она увидела, как ее муж медленно прогуливается, опустив голову. Вид у него был совершенно несчастный. И, подумав, как они мучаются, она не смогла сдержать слез. Все было против них, и хотя Дженни нежно любила Бэзила, какая-то неведомая сила словно заставляла ее злить его. В полном отчаянии она повернулась к брату и произнесла слова, которые уже долго тяжелым камнем лежали у нее на сердце:
— О, Джимми, Джимми, порой я не знаю, как себя вести, так я несчастна! Если бы только малыш выжил, я могла бы удержать мужа, могла бы заставить его полюбить меня. — Она рухнула на стул и закрыла лицо руками, но через мгновение, услышав, как хлопнула дверь, подняла голову. — Он только вошел, Джимми. Не вздумай злить его всякими разговорами.
— Я просто скажу ему парочку теплых слов.
— О, Джимми, не надо! Я сама виновата, что мы поссорились сегодня утром. Я хотела разозлить его и измучила придирками. — Дженни знала, как повлиять на брата. — Не дай ему понять, что я пожаловалась тебе, и я постараюсь отправить тебе завтра фунт.
— Что ж, лучше бы он не относился ко мне свысока — я не буду с этим мириться. Я джентльмен, ничуть не хуже его, если не лучше.
Тут вошел Бэзил. Он заметил Джеймса, но не заговорил.
— Добрый день, Бэзил.
— Вы снова здесь? — равнодушно отозвался он.
— Похоже на то.
— Боюсь, что да.
— В самом деле? Полагаю, я имею право навестить сестру.
— Наверное, это неизбежно. Только был бы премного признателен, если бы вы приходили, когда я отсутствую.
— Это означает, что вы хотите выставить меня вон, как я понимаю.
— Вы удивительно догадливы, дорогой Джеймс, — произнес Бэзил с холодной улыбкой.
— Послушайте, Бэзил, позвольте дать вам один совет: не задавайтесь, иначе это может вам повредить.
— Я вижу, вы так и не овладели весьма полезным умением дерзить без проявления грубости.
Ничто не распаляло Джеймса больше, чем ирония и нарочитый сарказм, с которым Бэзил неизменно отвечал ему, и теперь, в приступе гнева, забыв о всяком благоразумии, он вскочил:
— А теперь слушайте: с меня хватит! Я больше не собираюсь терпеть ваши издевательства и насмешки. Похоже, вы думаете, что я никто. Мне просто интересно, почему вы ведете себя так, будто я — незнамо кто.
— Потому что я так хочу, — ответил Бэзил, окинув его с ног до головы взглядом, полным ледяного презрения.
Сердце Дженни неистово забилось, когда она поняла, что надвигается серьезная ссора, и она тут же принялась тихо умолять Джеймса держать язык за зубами. Но совладать с ним ей уже не удалось.
— Можете делать все, что вам нравится. Но я прихожу не к вам.
— Я понимаю, что толщина моего кошелька привлекает вас сюда больше всего. Интересно, с какой стати вы решили, что, женившись на вашей сестре, я на веки вечные взял на себя обязательства содержать всю вашу семейку? Не будете ли вы так добры сообщить своим родным, что мне надоело давать вам деньги?
— Интересно, запретите ли вы и им приходить к вам домой в вашем присутствии, — проворчал Джеймс.
Бэзил пожал плечами:
— Можете приходить, когда меня нет, если будете вести себя подобающим образом.
— Я недостаточно хорош для вас, полагаю?
— Да, недостаточно, — решительно ответил Бэзил.
— Осмелюсь сказать, что вы хотели бы вообще отправить меня с глаз долой. Но я собираюсь приглядывать за вами.
— Что вы имеете в виду? — резко спросил Бэзил, и Джеймс понял, что задел его за живое.
Он воспользовался преимуществом:
— Вы думаете, я не знаю, что вы за человек. Да я почти насквозь вас обоих вижу. Держу пари, Дженни приходится кое с чем мириться.
Но Бэзил быстро овладел собой и повернулся к Дженни с улыбкой, полной презрения, которое ранило ее еще глубже, тем более что она его не заслужила.
— Она перечислила вам мои многочисленные недостатки? Должно быть, у вас полно тем для разговора, моя дорогая. — Увидев, что она хочет возразить, он рассмеялся: — О, моя милая девочка, если тебя это веселит, обязательно обсуждай меня с твоими родственниками! Я был бы так скучен, не имей я столько слабостей.
— Подтверди, что я ничего плохого о нем не говорила, Джимми! — воскликнула она.
— Не испытываю большого желания что-то говорить. Я промолчу.
Бэзилу стало скучно, и он не видел необходимости это скрывать. Он сел за стол, чтобы написать письмо, и взял лист почтовой бумаги. Джимми злобно за ним наблюдал, обиженный его колкостями, и недоумевал, каким будет следующий ход. Бэзил равнодушно посмотрел на него:
— Я очень устал, брат Джеймс. На вашем месте я бы уже ушел.
— Не уйду, пока сам не захочу, — весьма агрессивно ответил Буш.
Бэзил поднял глаза, улыбнувшись:
— Разумеется, мы оба христиане, дорогой Джеймс, и мир становится все более цивилизованным. Но последнее слово
