— Сам ты неправильный, — обиделся Сэм. — Тебе должно быть стыдно за то, какой ты чудик! Спорим, ты даже за руку с девчонкой не держался!
Тедди уныло молчал.
Женский класс занял свою часть столовой, мальчишки двинулись следом.
Тедди хотелось исчезнуть. Оставить их, бросить сумку под ноги. Выкинуть колючий растянутый свитер. Плюнуть в лицо мисс Сары, отвесить пощёчину миссис Далиде. Сбежать.
Когда он сел за столик рядом с Сэмом, то вновь ощутил чей-то взгляд. Эва смотрела на него с девчачьего конца столовой, без насмешки, без ехидной злобы.
Бесполезно. Он не сможет сбежать. Придётся терпеть.
***
Когда вереница вагонов остановилась и стук колес стих, Арлекин поднял голову от книги. Новый город. Новое представление. Щедрая доза безумных эмоций очередным разучившимся чувствовать людям.
Ужас и экстаз.
Он потёр фарфор костяшек правой руки. Боль прошла. За день старая кожа со всей кисти слезла струпьями, облетела сухой змеиной чешуёй. Упругая и бесчувственная новая была белой и идеальной.
Как у Коломбины. Как у остальных.
Пистолетным выстрелом щёлкнул замок на входной двери. Дневное заточение было окончено. Наступила пора подготовки к шоу.
Прохлада и свежий воздух.
Коломбина уже ждала снаружи, сидя на ступеньках вагончика. Её стеклянные розовые глаза лучились искусственной радостью. Хитрая улыбка казалась криво наклеенной на резину лица.
— С добрым утром, мой милый, — Коломбина спрыгнула на землю и сделала ласточку. — Люци сказал, твой вчерашний гость был настолько счастлив, что подарил Цирку целое состояние!
Арлекин спустился и протянул ей левую руку. Пальцы Коломбины были твердыми и прохладными. Он нежно коснулся их изрезанными губами.
— Рад за старину Люци, до жути рад. Ладно, где мы сегодня?
— Представления не имею! — голос Коломбины звенел настоящей беззаботностью. — Какая нам разница, кому дарить частички себя?
— Кстати, об этом, — он показал обновлённую кисть. — Ты соврала. Это больно.
Коломбина скользнула к нему ближе, прислоняясь всем телом, от бедра до плеча. Неподвижные розовые глаза заглянули в его разноцветные — голубой и желтый.
— Ты ошибаешься, мой милый. Тебе не может быть больно, если твои гости этого не захотят. Тебе должно быть весело всегда, если не просят обратного.
— Это неправильно… — начал было Арлекин.
Коломбина рассмеялась и прижалась резиновой улыбкой к его губам. Влажный мягкий язык коснулся шрамов, требовательно прошёлся по зубам, заставляя открыть рот.
Арлекин послушно ответил. Приобнял Коломбину за тонкую талию, теснее вжался бедрами. Тонкое клетчатое трико не скрывало ни дюйма её фигуры.
Она отстранилась, вывернулась из его рук, отскочила на шаг назад. Легко сделала пируэт и послала воздушный поцелуй.
Арлекин вздохнул.
— Когда продолжение, вредина?
— После шоу, если ни у тебя, ни у меня никого не будет, — ответила она. — Идём, пора начинать разминку, пока ребята ставят шатёр!
Арлекину хотелось вернуться в вагончик. Оставить весь этот Цирк, пропустить шоу. Крикнуть в мерзкую рожу старикашки Люци, насколько ему надоело кривляться. Сбежать.
Коломбина вернулась и взяла его за живую левую руку. Трупно-холодные пальцы сжались сильнее, чем было необходимо. Резиновая улыбка и стеклянные глаза вдруг показались настоящими, сочувствующими.
Бесполезно. Он не сможет сбежать. Придётся терпеть.
***
Вечер после школы. Дорога домой. Заглянуть в пекарню за свежим хлебом, затем в фермерский магазинчик у дома, за дюжиной яиц и парой бутылок молока.
Пустые улицы. Тени людей на перекрёстках, бредущих с работы, погружённых в свои мысли. Головы вниз, на лицах усталая серость.
Тедди хотелось спать. Промозглая сырость лезла под куртку, трепала по волосам неласковой ветреной рукой.
Дома было темно. Он забрал валявшуюся в прихожей почту, едва не запнувшись за толстую пачку счетов и квитанций. Мать снова что-то читала у камина в гостиной, он даже не стал заходить и здороваться. Просто оставил продукты на кухне, поднялся к себе и рухнул головой в подушку.
В висках нарастал колокольный звон. Дятлом стучался изнутри черепной коробки неровный пульс. Правый глаз дёргало нервным тиком.
Усталость. Но засыпать пока было нельзя.
Так продолжалось из года в год. Со смерти отца ничего не менялось — иногда Тедди думал, что весь мир тогда замер, застыл насекомым в капле янтаря. Полароидным снимком на стене любопытного фотографа. Насквозь пропитался полутонами чёрно-белой картинки.
В их век застоя и тишины события, вроде крушений поездов, были редкостью. Люди привыкли, люди знали наверняка — если что-то и может случиться в жизни, то точно не у них. Не здесь. Люди рождались с этим знанием, просыпались с ним по утрам, носили с собой, как счастливый билетик в заднем кармане.
Но это случилось с ним. С их семьёй. Отец остался там, среди горы искорёженного металла. Матери удалось спастись, хотя в этом Тедди всё-таки сомневался. Последние пять лет она вряд ли жила по-настоящему. Он забыл, когда в последний раз слышал звук её голоса.
Детство Тедди помнил обрывками. Образами туманными, как апрельский вечер за окнами спальни. Однако он знал, что раньше умел чего-то хотеть и куда-то стремиться.
Сейчас не было ничего. Он легко мог зажмуриться и представить, что не существует вовсе. Что весь мир — действительно застывшая плоская картинка.
Сон без шанса проснуться.
Дни были одинаковыми и не оставляли отпечатков в памяти. Он стал одним из тех людей, с кем никогда ничего не случается.
Несколько часов Тедди валялся без сна. Последние годы кошмары приходили всё чаще, стоило только пораньше уснуть. Утром он ничего не помнил, но чувство дурноты и разбитости сопровождало ещё долгие часы после подъёма.
Задремав к середине ночи, Тедди почти сразу подскочил как ужаленный. Тело ныло, будто после тяжёлой работы, а не проведенного в кровати вечера. Голова продолжала болеть ещё со вчера.
Поднявшись, мальчишка зацепился взглядом за газету, которую подобрал вместе с пачкой счетов, а после неосознанно утащил в свою комнату. На столе в полумраке виднелся чёткий, чёрный заголовок:
«Мистический Цирк вновь посетит нас три года спустя! Невероятные комментарии очевидцев!»
Тедди подошёл к окну, листая газету в свете уличного фонаря. Нужная страница, статья на целый разворот: размытые снимки вереницы пёстрых вагончиков, яркого шатра, понурого слона, лошадей и тигров в блестящих попонах. Фото самого шоу не было, в статье говорилось, что попасть туда без билета невозможно, а репортёров и вовсе не пускают внутрь.
Обещанные комментарии были безликими и явно поддельными. Все очевидцы, как один, говорили, что выиграли шанс получить продолжение шоу и исполнить свои желания. Каждый покупал билет, а после, во время последнего номера, ловил из рук смеющегося клоуна цветной лёгкий шарик с короткой надписью.
Боль. Похоть. Ярость.
Эти слова встречались чаще других. Каждый комментатор признавался, что поймав шар, вдруг понимал — это именно то, чего он желает. Клоуны выбирали одного или нескольких счастливчиков и уводили с собой. О том, что случалось дальше, в статье не было ни слова.
Ерунда какая-то. Тедди отбросил газету.
Тревожный колокол в голове звонил всё сильнее. Мальчишка прижал пальцы к вискам, стараясь сдержать боль. Не зажигая свет, покачиваясь и натыкаясь на дверные косяки, он прошёл в ванную и открыл краны.
Ржавая тёплая вода не принесла облегчения. Кислый вкус на губах вызвал волну тошноты. Желчь поднялась из пустого желудка и рванула наружу, Тедди едва успел склониться над раковиной. Выворачиваясь наизнанку, боковым зрением он заметил свет.
В тусклом зеркале что-то блестело, будто за его спиной зажглись огоньки свечей. Подняв гудящую, на куски ломающуюся от боли голову, Тедди уставился в глаза своему отражению.
Левый, обычный, голубой и усталый. Сетка лопнувших сосудов. Судорогой боли искривлённая бровь. Привычная родинка на скуле.
