Только добравшись до суши, он сразу же опустил её на песок и всё же увидел то, чего так страшился.
Да, она слабо дышала, и вода потекла изо рта, стоило ей только помочь. Да, крови было на удивление мало.
Но сочилась она из рваной раны, вспоровшей тело от правой ключицы до рёбер. Ильхо осторожно сдвинул располосованную ткань платья и разглядел кровавое месиво. За всю свою жизнь он никогда не видел настолько серьёзных повреждений, он не мог вспомнить, чтобы кто-то на острове получал подобные увечья.
— Этерь? — Ильхо позвал, приподнял её голову и убрал с обескровленного лица спутанные, мокрые волосы, слепо веря, что всё поправимо. В конце концов, что он знает о ранах? Нужно поскорее доставить её к отцу.
Кто-то показался вдалеке — к ним бежали люди, они могли помочь.
Он уже приготовился подхватить её и подняться, как Этерь вдруг судорожно, глубоко вздохнула в его руках, чуть повернув голову, и открыла глаза. Первым делом Ильхо собирался сказать ей, какая она сумасшедшая, что не послушалась, но она смотрела мимо, не видя его. Потом приоткрыла губы, и из её рта брызнул синий свет. Его источник, синяя сверкающая искра, выскользнула наружу и, подхваченная ветром, понеслась вдаль и вверх, лёгкая как пёрышко, пока не скрылась за дымкой набежавших облаков.
А когда Ильхо вернул взгляд к Этерь, то увидел, что держит на руках не человеческое тело, а камень, и на дне раздробленного ущелья раны поблёскивает металлический каркас.
Он не понимал, жив ли он сам до сих пор, в сознании ли, если видит то, что видит. Но это действительно была она, её застывшие черты. И он всё ещё продолжал дышать, и чайки всё так же кричали, накатывали волны.
Она застыла ровно в том положении, что требовалось, чтобы нести её; и не без труда, но он поднялся с этой ношей, и только тогда заметил, что все, кто бежал им навстречу, лежали теперь на песке такими же застывшими, побелевшими изваяниями. В одеждах и с искусственными волосами.
========== Глава 16 ==========
Не то чтобы Тео очень нужно было в замок с самого утра, но это был не простой день, не простое утро, и раз они с Лолли обо всем договорились накануне, то и мешкать не стоило. Нужно было явиться еще до того, как семья соберется завтракать.
Она просила его не приходить, пока обо всем не договорится с матерью, но ему не хотелось оставлять её один на один с бурей. Разве сможет она противостоять напору госпожи, что наверняка не захочет слушать о каком-то простолюдине? По ее меркам, он, конечно, недостойный человек, но он может постараться стать лучше. В конце концов, он и не плох, он может позаботиться о Лолли.
Семья хозяина не представлялась Тео небожителями, хотя он помнил, что на Большой земле их различия имели куда большее значение. Что он не стал бы другом Ильхо, если бы они не были отрезаны от остального мира. Просто хозяева были… другими: жили в замке, носили наряды побогаче, не работали — и Тео принимал реальность спокойно, без долгих дум, сожалений и поиска высшего смысла. Хотя и это была не вся правда. Разве Герцог не был трудолюбив? Разве не принимал у себя простых рабочих, заботясь об их здоровье?
А Ильхо? Он, конечно, был обучен грамоте и прочим наукам, да и манеры у него все-таки имелись — а ведь он не задирал нос и мог при случае уснуть хоть на голой земле, а перекусить простой лепешкой, и не надо ему было никаких удобств и богатств.
Тео в несколько плавных прыжков взлетел по ступеням и проник внутрь замка. Как-то раз от Герцога он слышал, что того, кто задумал построить его и воплотил задуманное в жизнь, звали, как и его, — Тео. И теперь он, Тео, не спеша следуя по холлу, вел рукой по камню, наслаждаясь ощущением шершавой мягкости под ладонью, восхищаясь в который раз тем зодчим, что додумался до такой простой, природной красоты. Он представлял, что там, где касается сейчас камня, когда-то прикасались к стенам и руки создателя.
Но вдруг его светлые мысли прервал донесшийся до слуха стон. Шаги его сделались медленнее, но Тео продолжал приближаться к лестнице, над которой плескались в пене русалки.
Надсадный стон повторился — судорожный, отчаянный, но свидетельствовавший о прилагаемом усилии. И о боли.
Сердце подпрыгнуло к горлу — Тео узнал голос Ильхо и в это же мгновение, завернув к подножию лестницы, увидел его. Увидел…
Друг сидел на полу у стены и совершал нечто необъяснимое, а оттого еще более пугающее своей неправильностью. Он пытался разодрать левое предплечье. Рана, проделанная им, и так была страшной, но он продолжал что-то искать среди мяса и крови.
И тут бы Тео кинуться к нему, закричать и остановить, но он не мог даже понять, что видит. Зачем и почему Ильхо делает это? Зачем с таким упорством и остервенением раздирает собственную плоть, хоть и корчится, и стонет от боли?
— Хе-е-ей, — тихо, нараспев позвал Тео, медленно приближаясь к другу.
Ильхо вскинул лицо, красное от натуги, мокрое от слез.
— Я не вижу, не вижу, есть ли там металл, Тео, — безумно проговорил он.
Тео все же кинулся к нему, припадая на колени.
— Остановись! Смотри, сколько крови ты потерял, — постарался он унять друга, отводя руку от предплечья и мешая продолжать калечить себя; кровь была везде. — Рану нужно перевязать.
— Ты не знаешь, — пробормотал Ильхо, устало уткнувшись ему в грудь лбом. — Ты же не знаешь, что случилось…
— Тише, Ильхо. Давай найдем твоего отца, пусть он осмотрит тебя.
Друг упрямо, словно пьяный, мотнул головой, застонав.
Тео оторвал бесполезный уже, разодранный рукав от рубашки Ильхо и из ее лоскутов наложил жгут над раной, останавливая кровь — как так у него ловко выходило, Тео и сам не понимал: он никогда раньше не помогал с ранами, но его руки будто помнили движения. Ильхо дышал поверхностно: кажется, его лихорадило. Но ему нужно было помочь. Все прочие заботы могли подождать: хоть день, хоть всю жизнь. Его первой и самой главной обязанностью было заботиться об Ильхо.
— Вот так, друг, — Тео осторожно отстранился и заглянул ему в лицо. — Что случилось?
Но во взгляде Ильхо было мало осознанного — он блуждал по сторонам, и только тут Тео заметил то, что так легко было упустить из виду: слишком уж краснела кровь на рубашке Ильхо. Рядом с другом лежала не статуя, не часть замкового убранства — застывшая фигура была знакома Тео, у нее виднелись волосы — густые каштановые волны, разметавшиеся вокруг головы, — она выглядела уснувшей, а сквозь верх грязного платья, утратившего белизну, виднелась раздробленная грудная клетка.
Тео вскочил, отшатнувшись.
— Ильхо, что это?
Как страшно сделалось вдруг!
Ильхо проследил за его взглядом, но в виде застывшей Этерь его ничто не изумило. Однако, когда он перевел взгляд на него, то словно прозрел, становясь свидетелем смертоубийства.
— Тео, не смотри на нее! — крикнул он и попытался подняться на ноги, придерживая раненую руку. — Отвернись!
Но Тео не мог. Как теперь отвести взгляд?
Отчего же, отчего она каменная?! Она заколдована?
— Что с ней?
— Отвернись, прошу! — Ильхо добрался до него и попытался развернуть, схватив за плечо, марая кровью, но Тео не мог больше смотреть ни на что, кроме девушки. И чем дольше смотрел, тем реальнее становилась эта картина, тем больше верил, что это каменное изваяние было человеком.
— Но, Ильхо, это же глина, белая глина…
— …Лолли, стой! Не смей бежать к нему! Слышишь меня! Я запрещаю! — Крики раздались наверху, а вслед за ними послышались торопливые шаги — все это доносилось издалека, и вовсе не потому, что Лолли и ее мать еще не достигли подножия лестницы, просто звуки вдруг стали другими.
Тео почувствовал, что его накрывает прозрением, как волной. Вот он стоит, смотрит на Ильхо мутным взглядом, как тогда, когда между миром и им была дверца стеклянного короба. И первым его воспоминанием — там, за наслоением образов, в правдивость которых он переставал верить, — оказались синие глаза, выискивавшие в нем признаки чего-то ему недоступного. Разума ли? Души? Слова создателя лились водопадом сквозь сознание, наполняя чашу разума мыслями, воспоминаниями, идеями. Руки-ноги начал одолевать зуд, и еще долго-долго он стоял, не в силах шевельнуться, хотя тело нестерпимо требовало движения, а монотонная речь продолжала околдовывать его.
