И все же глухая боль распирала грудную клетку. Она была единственным живым человеком, кроме Ильхо, что ещё оставался рядом с ним. Она знала его с тех времен, когда он был ребенком. Он знал ее с рождения. Потерять такого человека было все равно что потерять часть себя, потерять прошлое.
Ильхо тяжело ввалился в мастерскую и едва не упал, но удержался за дверной проем.
— Зачем ты это сделал? Как?.. Ты сделал их всех?
Мальчик был не в себе. Да и он, пожалуй, тоже. Требовалась тишина, чтобы привести мысли в порядок, требовалось провести разведку на острове. Узнать, насколько все плохо и как теперь поправить положение, ведь потеря даже в половину численности населения — уже большой урон для выстроенной с годами системы, что работает отлаженно, без сбоев.
Сколько его людей видело смерть Этерии? Если это случилось на пляже, то наверняка многие. А значит, потери колоссальные. Это навалилось сверху тяжким бременем поверх потерь. Регина и Этерия.
Как ни крути, а она была неповторима. Слишком много индивидуальности было в нее вложено, слишком много труда в изготовление. И такой комбинации не повторить, потому что индивидуальность — штучный экземпляр. Выйдет что-то иное, но не она.
Но оставались еще рабочие, которые сейчас должны были быть в Цехах, а значит, как минимум около ста единиц у него ещё имелось в распоряжении…
— Черт бы тебя побрал, отвечай!
— Я не стану говорить, если ты не сменишь тон.
— Мой тон! — Ильхо истерично рассмеялся. — Мой тон — это единственное, что тебя сейчас волнует?!
Герцог посмотрел на сына. Тот совсем отчаялся и, хотя он кричал со злости, глаза его умоляли.
— Зачем… я не понимаю. Кто эти люди? Они все когда-то погибли?
— Не понимаешь, зачем человек хочет воспроизвести жизнь? Вдохнуть её в то, что изначально не наделено ни душой, ни разумом, и наблюдать за тем, как плоды его трудов развиваются, существуют и, возможно, даже сами творят, — тебе это непонятно?
Глаза Ильхо наполнились слезами, брови жалобно приподнялись над переносицей — точно такое же беспомощное, убитое выражение было на лице Ифирии в тот злополучный вечер, когда она обо всем узнала и сбежала себе на погибель: она хотела добраться до Цехов, говорила, что все должны узнать, не понимая, что там уже были его создания. От судьбы не уйти.
Мальчик покачал головой.
— Это неправильно, — даже слова он выбирал те же. — Ты не можешь оправдывать себя этим. Это… это ужасно.
Опять. Он ужасен. Но что именно ужасного он сделал?
— Не тебе судить.
— Ты всех их воспроизвел посмертно?
— Нет, только Лолли. Остальных я создавал без прототипа…
— Как ты можешь так спокойно об этом говорить?!
— Чего ты ждешь от меня?! — теперь он и сам не мог не сорваться на крик. — Раскаяния, сожаления? Все меня судили, и ты туда же!
— И все были правы! Они были правы, что судили тебя! Единственной их ошибкой было то, что они позволили тебе сохранить свободу!
— Свободу! Этот жалкий клочок земли ты называешь свободой?!
Ильхо рассмеялся.
— Так это все-таки не свобода, нет? Не в обратном ли ты пытался меня убедить, когда говорил, что я могу, что я должен быть счастлив здесь? Что я должен найти свое место во всем этом! Ты не хотел, чтобы я искал свое место в мире, — нет, ты хотел, чтобы я нашел место в твоей жизни и был тебе полезен!
— Я хотел, чтобы ты был полезен хотя бы себе!
Но Ильхо ничего не хотел слышать: он замотал головой и вновь безумно рассмеялся.
— Ты просто спятивший старик! Что ты делал? Играл в бога? Поверить не могу, что ты еще пытаешься внушить мне, что у тебя есть чему поучиться!
— Не сходи с ума! — рявкнул Герцог в ответ. — Ты видишь то, чего нет! Я не мешал тебе делать все, что вздумается. Не я ли дал тебе полную свободу действий? И на что ты потратил это время?
— Не-е-ет, — Ильхо покачал головой, страшно улыбаясь сквозь слезы. — Речь не обо мне. О тебе.
А потом его лицо разгладилось, и на нем проступили признаки озарения, он спросил тихо:
— А мама? Она узнала правду, да? Поэтому вы ссорились. И ты… ты убил её?
— Нет! Я бы никогда не причинил ей боль!
— Но ты причинял её! Она не хотела такой жизни! И не хотела твоих отвратительных секретов.
Герцог отступил к стене и прислонился, чтобы отдышаться. День разогревался, и даже бриз, проникающий в окно, не спасал от духоты. Но Ильхо еще держался на ногах.
Они могут продолжить спорить позже. Или же вовсе не разговаривать больше.
— Что с твоей рукой? Я должен ее осмотреть.
Но Ильхо его не услышал. Он был слишком взбудоражен, опьянен гневом настолько, что, кажется, даже не замечал, что вот-вот свалится. На его лбу проступал пот. Еще одна мысль отразилась на его лице — это можно было различить по тому, как в глазах промелькнула тоска, как дрогнул голос, когда он спросил:
— Это ты ей внушил? Поэтому Этерь меня любила. Ты ей так велел?
Интересный вопрос. Герцог не сводил с Ильхо прямого, открытого взгляда.
— Нет.
И все равно его ответ ранил мальчика: он скривился.
— Лучше бы она была твоей настоящей дочерью. Выходит, ты её создал… Но зачем она была тебе нужна? Зачем именно такая?
— Мне нужен был кто-то, кто заменит меня. Я не хотел, чтобы после моей смерти все это пришло в негодность. Чтобы мои создания погибли или кто-то пришлый прибрал все к рукам. И я уж точно не мог положиться на тебя.
— Она должна была заменить меня? Стать частью твоей тайны?
— Она бы всегда была частью моей тайны! Чем ты недоволен? Ты хотел свободы — я дал ее тебе. Я даже снял с тебя любые свои ожидания. Ты хотел уплыть с той девушкой — я не сказал ни слова против.
— Но Этерь… — Ильхо словно собирался с мыслями, прикрыв глаза. — Ты хотел, чтобы она жила твоим делом. Всю жизнь, без права выбора?
— Она была создана для этого. Это то, чего бы она искала, так или иначе.
— Это неправда. Ведь любить меня ты ей не приказывал.
— Её чувства — это всего лишь её чувства, и никакого отношения к ее судьбе они не имеют.
— А что имеет отношение к её судьбе? Твоя воля?
— Я ее создатель.
— Да, но она не вещь! — выкрикнул Ильхо, и его взгляд прояснился, очистился от любых сомнений. Гнев всегда вселяет чувство абсолютной правоты.
Герцог выпрямился. Мальчик забывался.
— У меня сегодня много забот. Я ещё должен прибрать за тобой.
— За мной?
— Именно. Если бы ты не притащил её в замок, то все они были бы живы. В том числе и твоя тетка. — Сердце все-таки прихватило. — И я еще не знаю, что случилось с Этерией, но могу быть уверенным, что в этом замешан ты. Ведь замешан?
Ильхо промолчал под его строгим взглядом, весь трепеща от негодования.
— А значит, все это — следствие твоих решений и действий.
— Нет, ничего не закончено.
— Довольно. Я сообщил тебе достаточно. Я осмотрю твою руку и примусь за работу — ее сегодня будет предостаточно.
Ильхо приблизился, угрожая.
— Ты будешь отвечать, пока я не узнаю все, что мне нужно.
— Нет.
— Ты будешь.
Ильхо был выше его, теперь-то: мальчик вырос, а он только терял в росте с годами. Взгляд сына обжигал ледяной ненавистью, припирая к стенке. Он смотрел как человек, у которого не осталось сомнений.
Герцог оттолкнул его. Он достаточно терпел над собой чужую власть. Он не позволит еще и собственному сыну призывать себя к ответу.
Но Ильхо удержался на ногах, несмотря на изматывающую его рану. Он был не просто высок и жилист, он был силен — Герцог впервые осознал это так ясно, — и ответный тычок в грудь даже одной рукой заставил его влететь спиной в каменную кладку, выбивая дыхание.
Он вцепился в ворот рубахи сына, пытаясь оттолкнуть, а Ильхо — в его горло, завязалась немая борьба. Ильхо, пусть и одной рукой, но крепко держал его, Герцог в попытке отклониться съехал по стене и упал спиной в оконный проем.
Он не узнавал лица сына, душившего его. Эта беспощадная, оскалившаяся гримаса не могла принадлежать тому светлому, мечтательному мальчишке. Он даже не находил в себе сил сопротивляться. А может, сын сейчас просто вытолкнет его из окна, и все будет кончено.
