— Я должна отчитываться?
Она не понимает или не хочет понимать? Саша губы поджимает, сжимает в ниточку. Почему?
— Никому ты ничего не должна, — выдыхает она, от десяти до одного досчитав. — Только тебе тоже никто ничего не должен, Насть. Друзья держат друг друга в курсе масштабных изменений в своей жизни не потому, что обязаны, а потому, что это важно. Потому что друзья именно так и поступают. Потому что узнавать от чужих людей, что твои друзья куда-то уезжают, возможно, навсегда, и не факт, что ты их хоть раз еще увидишь, обидно и больно. Если бы ты уезжала без Гриши, ты ему бы тоже об этом не сказала?
Ей не нужен ответ. Обойдется. В груди тугой комок, и в горле тоже, говорить мешает, и дышать тоже — но глаза не застилают слезы, и не приходится бояться споткнуться, когда, отвернувшись, она уходит. Настя ничего ей вслед не говорит, видимо, не чувствуя такой уж необходимости оставить за собой последнее слово. Смотрит ли? Между лопатками зудит, как от пристального взгляда — Саше правда не хочется поворачиваться, чтобы узнать, так ли это. Ваня на парковке ждет уже, и еще грустнее от его взгляда. Слишком понимающе он смотрит, слишком тепло, чтобы не расклеиться.
— Ты в порядке? — спрашивает он. Ну будто не видит, что нет. — Я могу что-то сделать?
— Купи мне мороженого, — просит она в ответ.
В вафельном стаканчике пломбир с карамелью, как ей нравится, и становится немного легче. У Вани баночка колы, и когда они на выезде из Москвы застревают в пробке, небольшой, но противной, он ее допивает довольно быстро, прежде чем смять и убрать в сторону. Ее ладошка в его ладонь ложится привычно, и в его пожатии столько бережности, будто он боится, что она окажется стеклянной и разобьется, сожми он пальцы чуть крепче. За что ей столько доброты, за что столько тепла, она не знает, и вряд ли узнает когда-нибудь, но пока она не в курсе, ей остается только верить в то, что когда-нибудь она за это с ним расплатится. Он смотрит на нее так, будто это он перед ней в долгу.
— Тебе лучше, зай?
Ей и правда лучше, понимает она, стоит призадуматься, когда он спрашивает. Ненамного, но все же. Наверное, хорошо, что с Настей она поговорила сегодня, не вчера. Вчера ей было не до этого, и притупилось немного ощущение преданности и обиды, и стало легче, и она почти готова была к разговору с Настей. Почти, не совсем, и ей было бы проще, произойди он завтра или послезавтра, и она была бы больше готова, но лучше так, чем если бы они столкнулись вчера. Никогда нельзя иметь все, это она знает давно.
Никогда нельзя желать всего, иначе разочарование будет болезненным. Ремень лучше не отстегивать, но его можно оттянуть достаточно для того, чтобы голову устроить поудобнее у Вани на плече. Он в ответ зарывается пальцами в ее волосы и целует ее невесомо в висок.
— Нельзя всегда быть стопроцентно готовым ко всему, что может произойти, — отвечает она, наконец. — Можно только надеяться, что справишься. Я вроде справляюсь.
— Так все-таки лучше или нет?
Смешной. Саша лицо поднимает, целует его коротко куда-то в подбородок.
— Вроде того. Не беспокойся за меня так, Ванюш. Я справлюсь.
Его следующий поцелуй приходится ей куда-то в скулу. За еще одним, в губы, она сама тянется, целует его медленно, почти изучающе, ладонями его лицо обхватив. Друг от друга приходится оторваться, когда машина впереди двигается, и сзади сигналят, чтобы заставить и их тронуться с места. Не уважают в пробках романтику, как ни крути.
Их пальцы все равно сплетаются раз за разом, и когда правая рука у него свободна, и когда они из машины выходят, домой приехав. На кухне, похоже, приоткрыта форточка, иначе объяснить одуряющий запах шарлотки, еще во дворе сбивающий с ног, Саша не может. Тетя Лена улыбается хитро, бровь едва заметно приподнимает — надо сначала переодеться и руки помыть. Или лучше наоборот, сначала помыть руки, потом переодеться? Впрочем, выбранный порядок действий Сашу вполне устраивает, особенно в момент, когда, столкнувшись в дверях ванной с ней, Ваня еще один поцелуй умудряется урвать мимоходом, и улыбнуться так солнечно и ярко, будто счастливее него на всей планете никого нет.
— Не жалеете, что вот так вот все? — спрашивает она, сама не зная, почему, когда, на кухню вернувшись, наливает себе и тете Лене по чашке чая и садится на диванчик, ноги поджав. Объяснений, о чем она, не надо — улыбка у тети Лены спокойная и такая же солнечная, как и у ее сына. Ваня, впрочем, от обоих родителей, похоже, самое лучшее взял.
— Все должны заниматься тем, чем хотят. К чему душа лежит. Ира учительствовать пошла и идеальна в этой роли, Шура умеет что угодно сделать привлекательнее для людей, Игорь режиссер и даже сценарист одаренный, Наташа и Андрюша сценой живут. Они занимаются тем, что им нравится. Мне нравится на сцене, но я этим не живу. Я и трудами по дому не живу, но мне это нравится. Как вы улыбаетесь, как вы довольны. У меня нет чего-то, чем я живу, хотя я многое пробовала, ну так и у Шуры с Ирой нет. Они где-то в шаге от того, чем могли бы заниматься без выходных и передышек, но так этот шаг и не сделали. Может, и у меня так. Я, по крайней мере, в отличие от тысяч людей в мире, люблю то, чем занимаюсь. Даже если это всего лишь шарлотка.
— Самая вкусная шарлотка в мире, — поправляет Саша. Смеется тетя Лена абсолютно искренне, по-девчоночьи звонко. Впрочем, и серьезность, сразу после этого возникающая в ее взгляде, совершенно не наигранная.
— Иногда, — говорит она, и это совсем не в тему, но так вовремя, — люди будут уходить из твоей жизни. Это абсолютно нормально, Сашунь. Позволь им уйти. Позволь им сделать свой выбор. И не вини ни их, ни себя. Наташа сказала мне, что Настя собиралась с тобой сегодня поговорить. Надеюсь, ты не держишь на нее обиду. Твоя обида отравляет не ее, а тебя.
— Людям надо позволять уходить, когда они хотят уйти, — отзывается Саша эхом, губы чуть непослушные в улыбке растягивает. — Я не обижена, теть Лен. Мне просто грустно и немного больно. Это пройдет. Я справлюсь.
В конце концов, разве у нее есть выбор? Разве она встанет сейчас в дверях у них дома, чтобы помешать им уйти, чтобы помешать уехать? Это решение приняли они, потому что касается оно только их. Иногда за людей нужно бороться, как это сделал Ваня, когда она хотела уйти. Иногда за людей бороться бесполезно, например, сейчас.
Когда тетя Лена обнимает ее, целует в макушку, прижимая к себе, и по волосам гладит едва ощутимо, грусть слабеет. Конечно, она справится. Ей ведь всегда помогают справиться. Она не одна. Что бы ни происходило, она все равно не одна.
========== Глава 38 ==========
— Земля вызывает Сашу, как слышно, прием!
Кулачки у Сони твердые, и в ребра ее кулачок впечатывается довольно ощутимо, хоть и не сильно и не больно. Саша знает, когда эта малявка хочет сделать больно, она делает, причем с легкостью. Не ее способность, но магии ей для этого и не надо, достаточно разозлиться. Саша на себе ни разу не чувствовала, как это, разозлить Соню.
— Извини, — она улыбается уголками губ. — Задумалась я что-то.
О чем задумалась, лучше бы Соне не спрашивать. Да и Лизе, растянувшейся поперек кровати с другой стороны от нее, тоже — хотя Лиза, как раз-таки, глазками блестит, будто знает. Откуда бы ей? Нет, она мысли не читает, и это и хорошо. В конце концов, об этом не знает даже Ваня — о том, что снилось ей этой ночью. О том, что снилось это не впервые. О том, что в сне ее снова были влажная земля под босыми ступнями, и многоголосый шепот, и огонь, и пальцы, сплетенные с пальцами других, стоящих рядом, ведьм, и, главное, такое привычное во сне и такое странное для реальной нее — живот, кажущийся огромным.
Вещий сон? Вряд ли, но наверняка что-то подобное в ее жизни будет. Через сколько вот только? И когда? На поляне, где нет ни осени, ни весны, ни холода, ни жары, не понять, а именно поляна ей и снилась. Саша головой встряхивает, понимая, что все-таки думает о том сне, как о вещем. Понимая, что снова уходит в свои мысли.
