выкрикнул его фамилию, прозвучавшую, как ружейный выстрел.
Лет двенадцать назад ничего подобного и во сне не могло привидеться. Кто тогда мог поверить, что когда-нибудь опять будут расстреливать людей? К тому времени о далеком жутком прошлом были придуманы красивые слова, да и их не умели воспринимать серьезно.
...В школьном зале горит только лампа под потолком поближе к сцене. Учительница рисования, толстушка Тамара Тааль, ведет репетицию спектакля. Исполинского роста одноклассник Мытлик в толстом овчинном тулупе покраснел от жары и смущения — именно ему объясняет Тааль, как играть Бернхарда Рийвеса в решающей сцене:
— Рийвесу говорят, что его расстреляют, если он не подчинится порке. Подумайте теперь хоть немного, что чувствует Бернхард Рийвес перед тем как сказать: «Стреляйте же, если ничего другого не умеете!»? Что вы чувствовали бы сами, если бы вас поставили перед таким страшным выбором?
Из темной глубины зала доносится хихиканье. Темноволосая покорительница сердец Элли Лорберг со своей свитой пришла посмотреть репетицию. Офицер царской армии — Эйно Урмет делает гримасы в сторону насмешников. Тааль требует от ребят невозможного — умения вжиться в сцену расстрела, происходившего когда-то давным-давно, как будто в совсем стародавние времена! А в зале сидит Элли со своими девчонками и потешается над беспомощностью мальчишек. Все здорово, увлекательно, царит приподнятое настроение, как всегда перед большим школьным праздником. Особый оттенок увлекательности придает всему этому девочка из третьего класса прогимназии, которая тайком, одна проникла в зал на репетицию и спряталась за оконной занавеской. За нею, этой красавицей Иреной, еще нельзя поухаживать, как, например, за Элли, Но нет ничего плохого в том, что она в коридоре во время перемен так преданно смотрит на своего избранника и даже, собравшись с духом, пробирается на репетицию полюбоваться Эйно в зеленом мундире офицера царской армии. Элли-то хорошо! Она не потеряет ни капельки своего достоинства, если во время перемены крикнет на весь коридор, что вечером придет посмотреть, как сидит на Эйно мундир. А маленькая Ирена из третьего рискует стать мишенью для насмешек. Все это создает возбужденную атмосферу, и настойчивые требования учительницы рисования кажутся такими далекими.
До чего четко встают порой перед глазами картины прошлого! Мытлику оказалось не по силам убедительно произнести: «Стреляйте, если ничего другого не умеете!» Да и кто из школьников тогда мог бы сказать это убедительно? Когда-то людей пороли, расстреливали. Но все это происходило до рождения этих ребят, для них — буквально в доисторические времена. Ничего подобного не могло никогда больше случиться в столь будничной, так спокойно налаженной жизни, к тому же еще в поселке, где было всего две школы, галантерейная лавка, мясная, булочная, книжный магазин, аптека, маслобойня, церковь с тихим кладбищем, канцелярия лесничества и ветеринарный пункт напротив больницы.
И все же одному из жителей этого мирного поселка 24 апреля 1942 года прочли приговор:
«К смертной казни через расстрел».
Лишь несколько лет прошло с того вечера, когда учительница Тааль требовала от Мытлика: «Что бы вы чувствовали, если бы вас поставили перед таким ужасным выбором?» Огромного роста парень пытался напрячь свое воображение. Девчонки хихикали. Офицер со сцены строил рожи насмешницам, а сам думал об удивительно красивой девочке, спрятавшейся за оконной шторой. Теперь эта девушка уже давно все знает. Знает, что тот стройный гимназист Эйно вовсе не был равнодушен к взорам маленькой Ирены. Но она еще не знает...
Ирис, Ирис, твой отец расстрелян.
Каарел Рехи вовсе не был фигурой из доисторических времен. Он был живым. Старая кепка, пыльный пиджак, на коленях заплаты другого цвета, резиновые сапоги с отогнутыми краями голенищ — таким он приходил с работы.
Это было весной 1939 года, после экзаменов, во время специальной недели «учений по обороне государства». Гимназисты ехали домой из школы на велосипедах. На развилке, где Вамбо Пальтсер должен был свернуть, остановились, чтобы закончить спор. И тут Эйно заметил на крыльце дома Нарусков девушку в красном платье, играющую с котенком. Кто она, эта ослепительно красивая девушка? У Нарусков только два сына, один работает где-то в порту в Таллине, второй отбывает воинскую повинность. О других родственниках в поселке ничего не было известно. Незнакомая девушка время от времени поглядывала через изгородь. Вамбо ничего не заметил и занес уже было ногу над рамой велосипеда. Но теперь только Эйно и охватил по-настоящему азарт спора. О чем они могли тогда спорить? Возвращались со стрельб из тира — видимо, о чем-то связанном с траекторией и деривацией.
Тут-то он и пришел. Пыльный пиджак, резиновые сапоги с отвернутыми голенищами. Девушка выбежала к калитке ему навстречу, подхватив котенка на руки.
— Папа, посмотри, какой у меня хорошенький котенок!
Мужчина провел своей грубой рукой по темным волосам дочери.
— Где ты его взяла?
Голос был низкий и мужественный.
— Подумай, та страшно толстая женщина из зеленого дома напротив дала его мне!
«Страшно толстая женщина» была жена известного в поселке пьяницы, сапожника Охтрооса. — Теперь ты должна о нем заботиться, — сказал отец, погладив котенка.
— Ну конечно! Пойдем ужинать, я сварила мировой суп. А Интсу дала молока. У него такой хорошенький розовый язычок... Пойдем.
Они вошли в дом. Чистая, светлая девушка и ее высокий запыленный отец. Был чудесный теплый вечер. В поселке расцветала сирень.
Не прошло и полных трех лет, как этому мужчине сказали, что он приговорен к смерти, что его убьют из-за слов, которые какой-то журналист напечатал от его имени.
Новеньких в поселке узнают быстро. Эйно хорошо помнил, как вскоре мать рассказывала отцу о жильцах Нарусков. Фамилия мужчины, прибывшего на место каменотеса, — Рехи, он не вдовец, а разведенный. Говорят, жена не выдержала бродячей жизни дорожного рабочего и осталась там, где они жили раньше, в городе Валга. Сошлась там с каким-то железнодорожником, пока строитель дорог искал себе работу. Жаль ребенка, бедная девочка.
— Почему бедная? — неожиданно спросил Отто Урмет. Для Эйно, читавшего в другой комнате книгу, вопрос прозвучал совсем неожиданно: отец никогда не принимал участия в обсуждении сплетен, ходивших в поселке. Обычно он продолжал заниматься своим делом — читал какую-нибудь книгу или журнал, пока мать рассказывала местные новости. Только порой вопросительным «да?» он давал понять, что мать не со стеной разговаривает. То, что на этот раз отец нарушил свое солидное молчание, казалось удивительным. При этом отец не ограничился только вопросом, а строго оборвал причитания матери:
— Если ребенок
