учебной программе, позвонить для уточнения деталей доклада в три сельских района. А здесь сидела, точно воплощение эгоизма, уверенная в своих правах женщина лет пятидесяти, с неприятными мелкими морщинами на угловатом лице, раскрасневшемся от раздражения, с очками в золотой оправе на сильно торчащем вперед носу.
Серьезное, продолговатое лицо Эйно Урмета покрылось красными пятнами — единственный признак, говоривший о том, что внутреннее равновесие нарушено. В списке намеченных на сегодня дел зачеркнут синим карандашом только один пункт: телефонный разговор с городом Пыльва. Утром его, Урмета, слишком долго задержал заместитель министра. А теперь сидит тут эта змея в очках с золотой оправой, хотя ей уже объяснили спокойным, но твердым тоном, что увольнение ее вполне обоснованно и о восстановлении в должности учительницы не может быть и речи. Говоривший не думал о том, что каких-нибудь двенадцать лет назад он был учеником средней школы в Вана-Сиркла, послушным, примерного поведения учеником. Сейчас он, как ответственный работник министерства, просто сказал в лицо пожилой учительнице неизбежную правду: она уволена с полным основанием, так как нельзя допустить, чтобы в советской школе враждебные элементы уродовали молодое поколение.
Чтобы высказать в лицо такие истины, требуется известная твердость характера. А ее Эйно Урмету не занимать. Выслушав подобные слова, самолюбивый, но слабый человек поднялся бы и молча ушел. А эта еще пуще вошла в азарт. В чем ее враждебность? Сотни других педагогов тоже были вынуждены во время оккупации учить детей в школе. Разве всех их считают нужным выгнать? По какому праву ее называют пособником оккупантов? В доказательство не приводят ни единого факта, а если и приводят, то все они от начала до конца вымышленные. Пусть скажет товарищ Урмет, откуда взяты сведения, будто она, учительница Райела, встречала оккупантов с цветами и позже изо всех сил старалась служить им, якобы внушая детям во всех возможных и невозможных случаях мысль о немцах как о спасителях эстонского народа? Помилуй боже! Ничего подобного! Совсем напротив! Во время наступления немцев учительница Райела вообще не была в Таллине, она находилась в далекой деревенской глуши у родственников, где о войне хотя и слыхали, но видеть ничего не видели. Откуда газета взяла эту безобразную выдумку насчет цветов? Как бы то ни было, редакция должна дать объяснения. Она, Райела, потребовала этого и не отступится, пока правда не восторжествует.
Каждая реплика, прерывающая поток слов докучливой особы, неизбежно затягивает ее пребывание в кабинете. Урмет знал это. И все же уважение к объективности заставило его тихо, но очень уверенно напомнить, что это — не единственное обвинение, выдвинутое против учительницы Райела.
Ну разумеется! Еще и буржуазный национализм впридачу! А как же иначе! Интересно, как следовало учить детей при немцах? Или, может быть, считают, что учителя в то время могли свободно говорить о светлых основах сталинской конституции? Пассивное сопротивление захватчикам тоже чего-нибудь стоило. Во всяком случае, прогрессивное учительство находило способы сопротивления. Разве воспитание национального достоинства эстонца и любви к родному краю в то черное время не было одной из немногих возможностей, в которых могло проявляться сопротивление оккупантам? Надо смотреть на вещи объективно! Находились и такие, кто пытался привить детям взгляды фашистских завоевателей, пытался продать подрастающее поколение военной машине коричневорубашечников. Благодарение богу — прогрессивное учительство не пошло по такому пути. У прогрессивного учительства были свои способы действия. Понятно — для маскировки цели приходилось время от времени пользоваться ходкими в ту пору фразами, но каким тоном это делалось — если бы товарищ Урмет мог прослушать!
На переносице Урмета появилось угрожающее красное треугольное пятно. Но он все же очень тихим голосом напомнил, что учительница Райела, преподавая историю, упрямо оставалась на старых позициях. Разве учительница Райела не читает новых установок? Почему, например, она, рассказывая детям о Северной войне, все еще придерживается концепций, существовавших в буржуазное время? Или эта злонамеренная мания идеализировать период шведского владычества в Эстонии? Не следует думать, что подобные акты «пассивного сопротивления» со стороны «прогрессивного учительства» неизвестны министерству.
В ответ противная сторона ввела в игру надушенный носовой платок, так как опровергающих аргументов ей, видимо, не хватало.
Молодой начальник поднялся. Высокий, статный, в хорошо сшитом сером костюме, он производил весьма солидное впечатление. С холодной вежливостью попытался он кончить затянувшуюся беседу. У него не вызывала сомнений характеристика, на основании которой уволили учительницу Райела. Да он и не стал бы снова проверять все детали, уже раньше с бесспорной тщательностью проверенные соответствующими лицами: ведь последствия оказались настолько серьезными, что их невозможно было обосновать поверхностными сведениями или слухами.
Однако ни то, что Урмет поднялся с места, ни его холодные заключительные слова нисколько не помогли. Кто же, наконец, то лицо, которое потрудится рассмотреть дело и решить его? Один говорит, что не знает. Другой говорит, что не хочет. А что должен делать человек, несправедливо осужденный, пока будет восстановлена справедливость?
Телефонный звонок подсказал человеку, теряющему последнее терпение, спасительный. выход. Хрипловатый голос попросил Урмета. Алликмяэ? Он давно уже не подавал признаков жизни.
— Ты еще побудешь у себя немного? — спросил хрипловатый голос и тут же добавил: — Меня ждет машина, я должен кое-куда съездить, но раньше завернул бы к тебе. Есть небольшой разговор.
— Хорошо. А в чем дело?
— Тогда узнаешь.
— Хорошо. Сейчас.
— Что?
Урмет оставил вопрос без внимания и, бросив трубку на рычаг, повернулся к надоедливой посетительнице:
— Извините, я должен идти. Меня вызывают, срочное задание.
С каким недовольством она встала со стула!
— К кому же мне в конце концов обратиться?
— Должности учительницы вам не дадут. Придется переквалифицироваться.
— Переквалифицироваться?! В пятьдесят лет? Послушайте, молодой человек, как вы можете быть таким бессердечным?
— Разумная оценка обстоятельств — еще не бессердечие.
Замок сумочки щелкнул.
— Я пойду к вашему министру. Как попасть к нему на прием?
В лице Урмета ничего не изменилось, хотя теперь, чуть зорче приглядевшись к женщине, он почувствовал, что в душе поднимается грустноватое окрашенное юмором сочувствие.
— Думается, у министра работа более общего характера.
— Я не так наивна, чтобы не знать этого. Но я все-таки пойду к нему.
— Это ваше дело. А теперь извините.
Несколько минут спустя Урмет вернулся в свой кабинет и сел за доклад. Он занимался этим углубленно, с присущим деловому человеку умением сосредоточиться, отметая все
