Ознакомительная версия.
– А вторая?
– Вторая… ты только не обижайся, но мне почему-то кажется, что в душе ты чувствуешь себя беззащитной. Это так же, как самые знаменитые юмористы на деле являются мрачнейшими пессимистами и скептиками, так и ты, прекрасная и неприступная, можешь оказаться… ну, совершеннейшим ребенком.
– Это как в какой-то песне, – произнесла я, чувствуя, как внутри меня все дрожит и переворачивается от волнения, и алкоголь тут вовсе ни при чем, – «и не замечают, как плачет ночами та, что идет по жизни смеясь».
Каллиник выпустил из пальцев бокал и произнес медленно, с расстановкой:
– Ну вот… сама сказала.
– Но я же не говорю, что я такая, – возразила я.
– А зачем говорить? – спросил он серьезно. – О таком и не говорят. Такое чувствуют. Вот и мне кажется: ты спасла мне жизнь и при этом чувствуешь себя беззащитной.
– Вы много на себя берете, сэр, – уже не без труда удерживая на лице ироническую улыбку, сказала я.
…Да, клиентик попался.
Он подался ко мне и неожиданно обнял за плечи и притянул к себе. Конечно, я легко могла вырваться, но вместо этого я позволила ему прижать меня к себе и сначала нежно коснуться моих губ своими, а потом впиться в меня возмутительным и сводящим с ума, будоражащим кровь поцелуем.
Господи, как он был прав! Он со мной обращался так, что сейчас я в самом деле чувствовала себя совершенно беззащитной маленькой девочкой, попавшей в объятия жадного самца, которому невозможно сказать «нет».
В теле что-то полыхнуло, мне показалось, что огненная струя прошла по моим жилам и изогнула мое тело в опасной, невыразимо приятной гибкой истоме, грозящей разразиться вспышкой бешеной страсти…
…И тут я испугалась.
Испугалась по-настоящему.
Потому что я почувствовала, что могу потерять контроль над своим телом. Господи… ведь это происходило только тогда, когда во мне пробуждалась пантера – пробуждалась для того, чтобы поражать и крушить, а не любить и отдаваться страсти так же полнокровно и всеобъемлюще, как до того вверять себя во власть ненависти.
Я оттолкнула от себя Владимира, и перед моим мутнеющим взглядом метнулось его бледное лицо, кажется, изумленное и озадаченное.
– Нет, не надо! – пробормотала я. – Ты сам ничего не понимаешь… не надо!
– Да что такое? – после тяжелой паузы произнес он, снова подаваясь ко мне всем своим телом – разгоряченным, испускающим будоражащие флюиды. Таким опасным – и таким желанным.
…Нет, не надо было пить. Не надо было позволять ему касаться меня. Ведь теперь каждая клеточка тела шепчет: ну что же ты, Машенька… ведь это глупо, глупо так противоестественно вести себя с мужчиной. Хочется впиться в него губами, утолить мучительную жажду. Раствориться в нем и почувствовать, как запрокидывается потолок, превращаясь в звездное небо, как клокочет кровь, словно разбуженная магма.
Ведь это глупо. Невероятно в наше время. Но это так – я еще ни разу не позволила себе быть с мужчиной. Боялась. Боялась, что проснется эта жуткая самка, кошка, чующая живую плоть и кровь.
Идиотизм. Клиника.
…Неужели? Мысль буравила, обжигала, мучительно корчилась в мозгу. Она приходила ко мне и раньше – раз за разом, когда одна за другой шелестели по стенам и стелились серым бархатом в окне одинокие ночи.
Эта мысль: неужели Акира сделал из нас уродов?
Сильных, почти неуязвимых, всесторонне развитых и способных на столь многое – но все-таки уродов, которые не могут позволить себе любить? Это же бред… он должен был знать, когда долго и упорно будил в нас первородные инстинкты…
Наверное, все эти мысли отразились на моем лице, потому что Каллиник покачал головой и выговорил:
– Машенька, что с тобой? Тебе плохо? У тебя такое лицо, как будто… как будто ты самого дьявола увидела.
Усилием воли я взяла себя в руки и повернула к Владимиру мертвенно-бледное лицо.
– Нет, ничего. Просто я выпила немного лишнего. Так на чем мы остановились?
Бесспорно, это была самая глупая, самая необдуманная и скоропалительно выговоренная фраза за весь вечер. Каллиник встал, взял меня за руку и медленно потянул на себя, вытаскивая из глубокого кресла. Я запрокинула голову, полуоткрыла губы, чтобы что-то сказать, но у меня перехватило дыхание – потому что он одним рывком поднял меня на руки и, скользнув губами по моей шее, начал целовать мое плечо, с которого уже непонятно почему сползло платье.
Черт с ним. Будь что будет. Ведь в самом деле, нельзя же так издеваться над организмом, как говорил какой-то древний китаец.
Каллиник меж тем уже нес меня по лестнице на третий этаж, вошел в спальню и задыхающимся голосом сказал: «Сам сломал, сам починю», – и с треском содрал с меня платье.
Я распрямилась в его руках, как выстрелившая пружина, и, по всей видимости, это было так неожиданно для него, что мы оба упали. Но упали очень удачно.
Прямо на огромную кровать, в которой я – до этого момента – спала одна.
* * *
Я разлепила глаза.
Прямо передо мной в студенистом мареве плыл громадный занавес, вероятно, размерами не меньше того, что на позапрошлой неделе я видела в Большом театре. Складки занавеса конвульсивно колыхнулись, и я поняла, что это просто-напросто занавески на моем собственном окне.
Я выдохнула и, чуть приподнявшись на подушке, осмотрелась.
Слева от меня под скомканным одеялом, на котором виднелись какие-то подозрительные бурые пятна и полосы, лежал Володя Каллиник. Чуть далее, на прикроватной тумбочке, стояла наполовину опорожненная бутылка водки, и, судя по всему, она была ополовинена без моего участия.
Вот алкоголик!
Каллиник лежал на спине, и как раз в тот момент, когда я перевела взгляд с бутылки на него, он глубоко вздохнул, пробормотал что-то во сне и повернулся на левый бок.
Ко мне спиной.
Повернулся так, что одеяло с него сползло и открыло плечи и спину.
О господи!
Вся спина Каллиника была испещрена подсыхающими кровавыми полосами и глубокими коротенькими царапинами, некоторые из них до сих пор кровоточили. Шея была не лучше. На ней виднелись кровоподтеки и синяки, а под лопаткой шел самый глубокий порез. Такое впечатление, что на несчастного Каллиника, которому в последнее время и так досталось, напала целая орава диких кошек и драла его когтями и зубами до полного изнеможения.
Кошек!
Нет – кошка. Одна. Я.
Как же это вышло и почему я ничего не помню? Выпитое вино, а потом коньяк не могли вырубить мою память абсолютно. Значит – значит, тут другая причина.
Я приподняла одеяло и окинула себя взглядом. Разумеется, я была голая, но это меня вовсе не озаботило. А озаботило другое: то, что мои пальцы были перепачканы кровью. Кровью Каллиника.
И тут же перед глазами встала спина Лили Адамовой. Лилит. Кровоподтеки, порезы, царапины, некоторые поджили, некоторые – совсем свежие. Наверное, свежие она вынесла из самой последней ночи любви. С кем… с кем она провела эту ночь? Кто был тот человек, оставляющий точно такие же следы, как и я? Ведь не так уж много людей, которые проявляют свой темперамент и свою страсть так свирепо – можно сказать, кроваво, по-звериному. И не так уж много людей из числа этих последних, которые рисуют кошачьи лапы, да так, что у меня бежит по спине холодок.
Всему этому может быть только одно объяснение.
* * *
Нет ничего хуже загнанной, как хищный зверь, мечущийся по поляне, оцепленной красными флажками, памяти. Она все равно рано или поздно поднимется на задние лапы, оскалит пасть и махнет через эти флажки. И встанет перед тобой, опасная, дикая, кровавая.
…Акира, мой названый отец, однажды сказал нам пятерым – мне и моим четверым братьям, для чего он нас готовит. Слова его показались нам странными и оторванными от жизни, но никто не высказал своего мнения вслух. Акира сказал, что нам предсказано спасти его родину, Японию, от какой-то чудовищной опасности. И это будет тогда, когда нам – мне, медведю, тигру, ягуару и волку – исполнится по сто лет. То есть – в 2074 году.
Мне почему-то стало смешно, но я не показала этого, потому что могла обидеть Акиру.
А он сказал, что если один из нас погибнет раньше этого срока, то пророчество не сбудется, а четверым оставшимся и ему самому, Акире, следует уйти из жизни. Звучит дико, средневеково, особенно сейчас, когда началось третье тысячелетие, но Акира верил.
А потом мой брат ягуар умер в больнице – и началась черная полоса в жизни моей семьи.
И эту полосу не суждено было преодолеть.
С того времени минуло уже несколько лет, но все вставало перед глазами так же ясно, как если бы было только вчера.
В тот день я ездила к ягуару в больницу. Привезла ему продуктов, свежего сока, сыра, потому как всем известен больничный рацион в нашей стране. Ягуар был в тяжелом состоянии, но пришел в себя как раз за несколько минут до моего прихода.
– Мне недавно приснился сон, – сказал он. – Как будто надо мной стоит Акира с длинным самурайским мечом, точно таким же, какой он показывал нам в музее холодного оружия. И рубит голову… только не мне, а маленькому тигренку. Надуманный сон, да? Но я вижу все это, как вот сейчас тебя. Потом пошла муть, и больше ничего не помню. Медсестра сказала, что я бредил и выкрикивал какие-то бессвязные слова. Она даже записала их, потому что слова повторялись раз за разом. Она назвала мне их… оказывается, я считал по-японски до пяти.
Ознакомительная версия.
