на старости лет оставаться неохота, — добавил он, имея в виду Путяту, который спровадил Забаву подальше от Змейгорода замуж за какого-то торгового гостя из Страны Городов.
Медведко тоже не возражал, и не думая противиться домашним сытным харчам и заботе Гордеи. Сиротский хлеб, как известно, горек, а после смерти матери парень буквально по миру пошел — трудился спозаранку на выгоне, скитался по чужим избам, а то и просто ночевал в хлеву. Когда только ворожбе выучился да и воинские ухватки перенял? Впрочем, парень он был сметливый, а на пастбище, как он спокойные дни у стада коротает, никто особо не следил.
— Не думал я после смерти матери, что найду заботливого отца, — признавался он, благодаря за оказанное доверие.
Яромир, блюдя приличия, отлеживался у себя, хотя Лана, пока он не окреп, почти что в его избу переселилась. Благо батюшка, гостевавший по очереди то у нее, то у Даждьросы, не возражал.
— Ну вот ты и нашла свою судьбу, детонька, — с доброй хитрецой улыбнулся он, поглаживая бороду, в которой даже в человеческом обличии то и дело отыскивались запутавшиеся водоросли.
Лана, которая как раз вынимала из печи горшок с любимой отцом тройной ухой, едва не выронила ухват. Хорошо домовой подоспел, помог удержать, перенес варево на стол, доставая хлеб, лук и сало, а потом помог молодой хозяйке добраться до лавки.
— Да неужели ж ты не рада? — улыбнулся Водяной, снимая пробу с исходящего паром варева, по поверхности которого плавал золотистый жир.
— Да о ком ты, батюшка речь ведешь? — на всякий случай спросила Лана, глядя на уху и чувствуя себя тоже рыбешкой, только выловленной из воды.
— А то ты сама не знаешь, — покачал головой Водяной, приглашая ее разделить с ним трапезу. — Яромир твой спрашивал, когда можно присылать сватов. Пояс мне с серебряным набором подарил взамен того, которым я его из колодца вытягивал. И плетку с кованной рукоятью.
Он с гордостью и явным довольством похвастался подарками, которые и в самом деле заслуживали такого серьезного повода. И когда только Яромир успел их сработать? Он же и по горнице еле передвигался, а все дела по хозяйству взял на себя домовой, на радостях быстро вспомнивший обязанности и старавшийся услужить. С другой стороны, в день злополучных посиделок, Лана как раз видела у Яромира на лавке наполовину собранный пояс с похожим замысловатым набором. Похоже, мастерил еще тогда, готовился, как и говорил, к серьезному разговору И какая муха их с Горынычем укусила. Неужели и в самом деле брага в буйные головы ударила?
— Ну что застыла? — с притворной суровостью глянул на дочь Водяной. — Хоть бы поблагодарила для приличия!
Лана, словно отмерев, как еще предками было заведено, кинулась, отцу в ноги, не зная, как сдержать слезы радости. Хотя этого разговора она ждала с момента возвращения в Змейгород отца, оказалось, что подготовиться к такому невозможно.
— Хотел я было сказать, что надо повременить, — продолжал Водяной. — У меня, чай, Даждьроса еще не просватана, а она хоть и на пару лет, а старше тебя. Потом подумал, что за такое промедление твоя мать мне всю бороду выщиплет, и дал согласие. Твой-то готов вести тебя к священным ракитам хоть завтра, а этот угрюмец воевода, когда еще надумает.
— Ты правда ему не откажешь? — обнимая отцовские сафьяновые сапоги, подняла голову Лана.
— С чего бы? — поглаживая долгую бороду притворно нахмурился Водяной. — Хотел бы отказать, не притащился в это змеиное гнездо, чтобы вытащить его из Велесова колодца.
Он немного помолчал, медленно и сосредоточенно поглощая уху и строго глядя на Лану, чтобы она тоже ела, потом отставил горшок и продолжил:
— Хотел бы я видеть твоим мужем кого-то более спокойного и разумного. Но этот буслай и задира тебе наречен судьбой.
С самого утра назначенного дня Лана не могла найти себе места, по десять раз гоняя домового проверить, все ли готово к приходу дорогих гостей и поминутно глядя в серебряное зеркало. Хотя ей-то при первом разговоре присутствовать не полагалось, а надлежало сидеть в бабьем закутке и голосить, проклиная злую недолю и умоляя родного батюшку повременить и не отдавать ее за чужого чуженина. Вот только выученные еще сызмальства слова причитаний постоянно вылетали из головы. Хотелось не плакать, а петь или и вовсе пуститься в пляс об руку с милым.
На прошлой неделе, когда старый пастух Ждан приходил вместо родного отца от имени Медведко сватать Гордею, смертной подруге даже пришлось нюхать горький лук. Поскольку иначе положенные невесте слезы из глаз литься не желали. Тем более что в ее случае о расставании с родимым домом вообще речи не шло, и все слова о поездке на чужедальнюю сторону из причитания пришлось вовсе выкидывать.
Лане предстояло просто перейти жить в другую избу из того дома, который по большому счету так и не стал ей родным. Тем более что и батюшка там появлялся нечасто. И все равно она переживала, поминутно глядя в окошко.
— Да что ты, бедная, маешься? Неужто боишься, что передумает? — как могла, успокаивала ее Даждьроса, тоже принарядившаяся в вышитую зеленую рубаху, сочетавшуюся с любимым малахитовым ожерельем и украсившая венчик височными кольцами с материнским малахитом.
Лана только выглянула в окошко светелки, выглядывая среди прохожих нарядных сватов.
— Глупая! — обняла ее Даждьроса. — Он же с первого дня еще до изгнания только об этом и говорил, согласием твоим пытался заручиться. Вот бы другим так! — добавила она, и ее глаза погрустнели.
Как поведала нежная и хрупкая, точно весенний цветок Дождирада, Велибор, узнав о предстоящем сватовстве Яромира, о котором, кажется, уже весь город гудел, вроде бы задумался о чем-то. Но потом решительно заявил, что сначала найдет для сестры подходящего мужа, а там уже и о собственной женитьбе подумает. Будто две подруги в одной избе могли не ужиться. И это при том, что никто не обвинил бы воеводу в трусости.
Сватами Яромир позвал Боривоя и близнецов Боеслава и Боемысла, которых собирался пригласить дружками. Войдя, они, как исстари заведено, для начала заговорили о делах хозяйственных, осведомились о благополучии Водяного и его близких, а потом степенно, обиняками стали переходить к основному предмету разговора, который каждый и так знал.
Сидевшая в своем закутке Лана, в щелочку между узорчатыми портьерами видела, как томится и изнывает Яромир, теребивший украшенную яшмою застежку-фибулу отделанного золотом лазурного цвета плаща, дивно подходившего к синим шальным глазам. Уж точно плащ шел ящеру к лицу больше посконной рубахи.
Но вот сваты обговорили все детали, обсудили сумму
