время биржевых обвалов в отчаянии выбрасываются из окон, с этими задорными крепкими парнями. Ну никак они не соединялись. Мозг на асфальте, смертельные прыжки из окон или с Бруклинского моста – все это страницы истории Америки, приукрашенные в фильмах и романах. Но сейчас здесь, в этих сверкающих коридорах, в этом задорном хохоте и взмахах крепких рук – торжествовали жизнь, напор, удача.
Все устремлялись к большим распахнутым дверям в какой-то зал. Брокеры прошли внутрь, а Михаилу преградил путь чернокожий охранник.
– Туда нельзя.
Недовольный, Михаил покосился на охранника, затем, вытянув шею, заглянул внутрь.
В громаднейшем, размером со стадион, зале происходило нечто непонятное. Там стоял неумолчный гул, сквозь который прорывались вопли, тысячи мужчин размахивали руками. Все стены там были завешаны электронными табло. На одной из стен висел огромный экран с мелькающими кадрами: американские десантники с автоматами наперевес бежали по пустыне; под воду уходил танкер с нефтью; на скотобойне забивали коров…
– Через полчаса торги закончатся, – сказал охранник. – Ты откуда родом? Я – из Гаити, – ему было скучно. Он стоял, прислонившись спиной к дверям, кивал в ответ входящим и выходящим из зала брокерам.
Как ни странно, парни входили внутрь и покидали зал с добродушнейшим видом. Словно там – не биржа, а аттракцион. Среди них были и брокеры-евреи в ермолках. Встречались и девушки, правда, редко.
– Женщин здесь мало, работа очень тяжелая, – сказал негр, оторвав свои замутненные глаза от удалявшихся соблазнительных бедер.
– Что же в ней тяжелого?
– Весь день – под стрессом. В одну секунду можно заработать миллион долларов. И столько же потерять. Здесь, в здании, есть бассейны, массажные кабинеты, бары. Этим парням нужно периодически расслабляться, иначе можно сойти с ума.
– А что это за бумаги? – спросил Михаил, показав на пол, усыпанный тысячами разорванных бумажек.
Охранник на миг задумался:
– Мусор. Когда торги заканчиваются, его убирают. Знаешь, сколько здесь получает уборщик? Двадцать долларов в час! И ежеквартально – акций на три тысячи.
– Разреши мне войти внутрь, – перебил его Михаил, вскользь отметив, что этот охранник, конечно же, лучше знаком с работой уборщиков биржи, чем брокеров.
– Не положено.
Из зала уже никто не выходил. Всё новые брокеры вливались внутрь и мгновенно растворялись в орущем человеческом море.
– Сейчас начнется самое интересное. Последние десять минут до закрытия биржевых торгов в этом году! – негр указал на электронные часы. Он волновался. Он уже не подпирал лениво дверь, а стоял в проходе, слегка пританцовывая. – Хорошая последняя сделка – залог успеха на следующий год. Это примета биржи. Осталось девять минут… Восемь… О-о, Lord!..
Михаил достал из кармана десять долларов и незаметно сунул их охраннику:
– Впусти.
Через мгновение Михаил уже проталкивался между брокерами, пытаясь понять, что же они выкрикивают, зачем размахивают руками, что за бумажки рвут и вышвыривают.
Вряд ли он что-то понял тогда. Но был потрясен.
Вокруг многочисленных «чаш» сгрудились брокеры. Беспрестанно орали, делая пальцами какие-то знаки. Мчались к телефонам, срывали трубку, а то и сразу две, и, быстро о чем-то переговорив, отбегали к компьютерам. Сотни телефонных проводов тянулись через проходы. Парни что-то записывали на бумажки и, на ходу вешая телефонные трубки, снова неслись к «чашам». Протискивались, вскидывали руки вверх. Five millions! No! Yes! Кто-то пробирался к клеркам, втискивал им бланки, клерки пропускали эти бумажки через маленькие машинки, которые эти бланки штемпелевали.
Крик уплотнялся, густел. На огромном экране к американским бомбардировщикам подвешивали бомбы; где-то на Ближнем Востоке горели нефтяные скважины; вооруженные повстанцы в какой-то банановой республике захватывали президентский палаццо… Мировые штормы и бомбежки взрывали и сотрясали биржу Уолл-стрит.
Возле маленькой елочки в центре зала резвились детишки, приведенные папами. Взрослым до них сейчас не было никакого дела, что детей вполне устраивало. Они прыгали, запускали в воздух бумажных голубей.
А Михаил проталкивался, поднимая над головой длиннющие телефонные провода. Он бывал на стадионах. На парадах. На рок-концертах. Но там тупая толпа выплескивала эмоции. Здесь же шла война. И каждый сражался за себя. За свои доллары.
Ударил гонг. В воздух взлетели тысячи разорванных бумажек – несостоявшихся сделок. Из динамиков мужской голос поздравил всех с Новым годом. Пожелал счастья. Напомнил, что торги закончились, пора расходиться. Но еще долго слышались крики, парни еще срывали трубки телефонов, толпились у регистрационных машин. Сидели на полу, обхватив свои головы руками. Кто-то улыбался, у кого-то из глаз катились слезы, ценою, быть может, в миллион долларов за слезинку…
ххх
Побродив по коридорам, Михаил зашел в кафе. Заказав сэндвич, примостился там за столиком. Жевал сэндвич, хмурился.
Несправедливость, однако! Какой-то безграмотный негр здесь подметает пол и получает двадцать долларов в час. Плюс акции, медстраховка, отпуск. Уж не говоря о брокерах, которые в секунду проворачивают миллионы.
А что же он, Михаил? Проливает пот на стройках и получает всего десять долларов в час. И нет у него никаких акций, никаких отпусков. В их бригаде о бирже Уолл-стрит говорят, как о чем-то, существующем невесть где, на другом конце Земли. Кто-то читал статью в русской газете, кто-то слышал жуткую историю про брокера, покончившего с собой. Иммигрантские мифы! Перед глазами Михаила поплыли зашпаклеванные стены, банки с краской, короткие перекуры на опрокинутых ведрах… Жалкая, убогая жизнь! Мелкие интересы, мелочные заботы. Как будто непреодолимая пропасть пролегает между грохочущим Манхэттеном и затхлым мирком бруклинских маляров-иммигрантов.
Может, попробовать устроиться на биржу... уборщиком? Михаил хмыкнул, и две мрачные складки залегли в уголках его рта.
– Прекрасный сегодня день! – сказал молодой рыжеволосый мужчина в курточке брокера, сидящий с Михаилом за одним столиком.
– Да, отличный день, – согласился Михаил.
– Ты откуда родом? – спросил рыжий.
– Из Бруклина, – пошутил Михаил.
Собеседник оценил шутку.
– Мои предки тоже когда-то приехали из России в Нью-Йорк и осели в Бруклине. Моя кузина живет там до сих пор. Иногда приезжаю туда. Кругом синагоги, иешивы, все кошерное. Нищета, грязь, бедные детишки пускают в лужах кораблики… азохун вэй, – закончил он на идиш и не без иронии сокрушенно покачал головой.
Они засмеялись, посмотрев друг другу в глаза. И как будто между ними возникло мгновенное взаимопонимание.
– Тебя как зовут?
– Майкл.
–
