газетную бумагу, связку деревянных реек... Точно муравьи со своими ношами. Из различных скоростей рождается хаос ритмов. И все-таки в этом хаосе есть своя цель, или, говоря точнее, сумма целей, которую с удивительной ясностью замечает тот, кого оттолкнули от цели в сторону.
Вдруг человек, стоящий на дорожке, встрепенулся. Он стал быстро спускаться с холма. Ему вспомнилась обязанность, которая сейчас могла вызвать лишь грустную усмешку: такой пустячной она была по сравнению с бедой, казавшейся огромной, как наводнение. Но душа человека не всегда подчиняется обычным нормам. Бесцельно бредущий может быстро превратиться в слишком уж торопящегося: мысли о разбитой жизни могут совершенно неожиданно смениться мыслями о жареной картошке, причем такая смена не вызывает усмешки только потому, что нажарить картошки для товарищей по комнате — его последний долг в этом городе.
Долг есть долг. Внутренняя демократия, основы которой давно сообща выработаны и приняты. Пять парней в комнате образовали коммуну общего котла, где действовал твердый внутренний распорядок:
«Студиозусы девятнадцатой камеры сей каменной казармы
Пальтсер Вамбо
Просс Калью
Теппан Эвальд
Уудсема Юло
Варе Харри
безоговорочно, единодушно и добровольно объединяются в коммуну на следующих основаниях:
1. Тот, кто не готовит еду, должен тоже есть, ибо без пищи не обойтись.
2. Он получает еду благодаря тому, что другой член коммуны готовит за него.
3. Но он не имеет права заставлять другого готовить эти блюда, прельщая его ценными бумагами, драгоценными камнями или лакомствами, ибо таким путем может возникнуть эксплуатация, которую следует уничтожить, а это тоже является принципом коммуны.
4. За исполнение поварских обязанностей другим членом коммуны он должен отработать поваром сам.
5. Только свалившись в жару, он может считаться свободным от этих работ. Ибо если будут приниматься во внимание всяческие собрания или другие университетские дела, то член коммуны может под их прикрытием свиданничать с девчонками и тем самым подрывать внутренние устои крепкого и почтенного мужского сообщества».
Когда в прошлом году осенью шутник Варе прочел вслух этот текст, он был встречен общим одобрением. Правила внутреннего распорядка, прикрепленные кнопками к двери, забавляли всех, кто попадал к ним в комнату. Староста комнаты Теппан, осторожный и серьезный деревенский парень, решил в нынешнем году не вывешивать их для всеобщего обозрения — поди знай, что кому вздумается там вычитать. Тем не менее принципы распорядка выдерживались с прежней пунктуальностью. Время ужина уже давно наступило. Отсюда и та поспешность, с которой один затурканный своими невзгодами «член коммуны» торопился к хмурому зданию общежития.
В полутемном коридоре он столкнулся с плешивым комендантом, который, обмотав шею серым шерстяным кашне, хрипел, как попавшая в беду кошка:
— Вы эксматрикулированы. Когда вы ... свое место...
— Мой поезд уходит утром в полшестого.
— Ага, тогда... тогда... аап-чхи!
— Будьте здоровы!
— ОХ, черт!.. Аап-чхи! Приходится переносить грипп на ногах, среди сквозняков... Вам тут оставили какое-то письмо.
— Письмо?
— Тот тип обещал еще зайти.
Тип? Конечно, конечно. Письмо и не могло быть от Марет. Если она не пришла в кафе, к чему еще переписка.
Всякие другие письма можно прочесть и попозже, когда картошка будет поджарена и чайник вскипячен.
Из кухни на лестницу доносился запах горелого жира и лука. Плиты в университетских общежитиях в этот час раскалены, на них не поместится и жестяная кружка. Набирайся терпения и жди очереди. Даже сюда, в мир, бурлящий молодостью, романтикой, искрящийся остроумием, вторгается со своим дымным и чадным ритуалом величайший рабовладелец — Желудок.
Ребята уже поужинали. Варе и Просс еще прихлебывали чай, а широкий круглый затылок Теппана был уже склонен над конспектами. Уудсема лежал с учебником на кровати.
— Ты где так долго был? Все остыло.
В упреке Просса было больше сердечности, чем бывает порой в самом приветливом обращении.
— Сегодня была моя очередь готовить.
— Слышите, ребята, о чем еще помнит Пальтсер! Ну, будь я в твоей шкуре, мне бы и в голову не пришло подумать о наших желудках, — продолжал Просс.
— Дисциплина коммуны, — попытался отшутиться Пальтсер, но вдруг почувствовал, как в горле поднимается горячий комок. По открытым каналам памяти прорвался вперед порыв жалости к самому себе. Сколько раз они ели за этим столом, сколько раз делились посылками из дому. В прошлом году, перед тем как идти на новогодний бал, Уудсема раскупорил спирт, оказавшийся в посылке из дому. Каждый парень получил по два наперстка, но в каком настроении они отправились отсюда!
— Что сказал ректор? — спросил Уудсема, когда Пальтсер повесил пальто и шляпу.
Все ждали ответа с напряженным вниманием. Пальтсер высморкался, подошел к своей койке и сел на край ее.
— Я не ходил к нему.
Теппан повернулся к Пальтсеру всем телом. Уудсема сел.
— Почему вы удивляетесь? Стоит ли беспокоить старика! Сено косят косой. Если какой-то скошенный стебелек и захочет узнать, почему его скосили, то, во всяком случае, бесцельно спрашивать об этом у косы.
— Может, это и образно, но не научно, — рассердился Уудсема и вскочил. У этого взъерошенного критикана никогда не хватало терпения долго сидеть на одном месте. Он или стоял, или ходил по комнате, или лежал.
— Просто ребячество — стебель, коса, косарь... Пусть бы, по крайней мере, в твоем сравнении весь ряд был из одной области — органического или неорганического мира.
— Юло, не топчись по комнате! — Варе поставил пустую синюю эмалированную кружку на стол. — Ты поднимаешь в воздух мельчайшие неорганические частицы, а именно пыль. Не стоит также сотрясать воздух своими рассуждениями. Я бы сейчас предпочел послушать, что собирается делать Эмпирикус. Может, все-таки сходишь к старику?
— Нет. С этим вопросом — все! Когда я на прошлой неделе стоял перед комиссией, мне уже было ясно, что будет дальше. Елена Прекрасная не зря ест государственный хлеб. Ведь не «Кадры растут на работе» является лозунгом, а нечто совсем другое: «Кадры закаляются в очистительном огне». Поэтому я и не направился сегодня к ректору за разъяснениями, а завернул в деканат, где очень любезно пошли навстречу моей просьбе.
— Ну? — Просс ждал, раскрыв рот.
— Взял справку о сданных экзаменах.
— Дурак, — проворчал Теппан и тяжело, как бегемот, снова повернулся
