— Только вот что: молочные реки и кисельные берега нас там не ждут.
— Неважно. Я не требователен.
Тут-то незнакомец и произнес:
— Тем лучше. Есть политические ситуации, когда такое качество — счастье. Помогает преодолевать временные трудности.
— Ну, временные или постоянные...
— Я имею в виду трудности отступления, а они безусловно временны. Учтите, нас сжимают сейчас, как пружину. Как пру-жи-ну!
Пальтсер мельком заглянул гостю под козырек и встретил вопросительный взгляд тёмных глаз.
— Пружину сжимают для того, чтобы привести ее в рабочее состояние.
— Именно так. Точно. — Гость только теперь решился улыбнуться, подмигнув при этом правым глазом. — Неважно, кто сжимает. Главное — сжимают медленно, а разжаться она может вдруг.
— Ага! — Пальтсер посмотрел на грязные носки своих ботинок. — Ну да. Начинаю понимать. Вы считаете необходимым выяснить мои взгляды?
— Ваше прошлое мне известно, и, надеюсь, я сделал из этого верные выводы. Конечно, если вы меня...
— Нет. Вопрос ясен. Ни в каких системах пружин я участия не принимаю. Меня уже достаточно трепали и подталкивали угрозами. Как мне кажется... А Труувере рассуждает так же, как вы?
Лицо незнакомца снова стало замкнутым.
— Не знаю. — Он расстегнул дождевик, чтобы достать сигареты. Они были в нагрудном кармане его солдатской гимнастерки. На лестничной площадке возник едва уловимый запах одеколона. Пальтсер ждал. Незнакомец затянулся и выпустил дым. — Вопрос в другом. Разве, например, у Труувере и у вас лично есть какой-нибудь другой путь? Как говорится, третьего пути нет.
— Знаете, все это пустая патетика. Путей тысячи, в том числе и очень разумных.
— Разрешите, я предскажу. Если вас отсюда вышибут, что более чем вероятно...
— И что же?
— Практика показывает, что тогда выбор путей сократится у вас до минимума. Было бы очень жаль, если бы оказалась заранее отвергнутой одна из наиболее надежных и единственно верных дорог. Между прочим, у нас об этом очень хорошо помнят. А потом говорят: аг‑а, теперь приспичило...
— Правильно. Не спорю. А теперь примите к сведению — меня уже вышибли отсюда. Завтра уезжаю. Навсегда. И, конечно, не с вами. Наши пути расходятся.
— Ясно.
— Так можете передать и Труувере. Наши пути расходятся.
— Ясно. Может случиться, еще когда-нибудь встретимся.
— Очень возможно.
— Это может произойти в изменившихся обстоятельствах.
— Понятно. Жизнь идет вперед, и обстоятельства меняются непрерывно.
— Итак, до свидания.
— Прощайте.
Пальтсер смотрел через перила, как чужой резким военным шагом быстро спускался с лестницы. Чуть погодя хлопнула видавшая виды наружная дверь общежития. Пальтсер чувствовал, как у него дрожат руки. Пришлось крепко ухватиться за холодные перила, чтобы унять противную дрожь.
Беда — точно каток, который прокатывается по твоему телу. Не везде этот каток одинаков: есть места поглаже — от них не так больно, только давят своей тяжестью. А есть места шершавые, усеянные шипами. Они точно вонзаются в тело и рвут живую ткань. Сейчас Пальтсер ощущал, будто по нему катится именно такая, колючая часть катка его беды, вызывая нестерпимую боль.
Варе вышел, неся чайник и сковороду на кухню.
— Что это за человек в черном плаще?
Пальтсер не ответил, стоял, не меняя позы.
— Послушай, Эмпирикус, не вешай нос.
Пальтсер глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу.
— Знаешь, Варе, обстоятельства все же сложнее, чем мы иной раз себе представляем.
— Только не преувеличивай.
— Чистейшая логика. Сам подумай. Государство вынуждено подавлять противников, а делая это, оно неизбежно задевает и их окружение. Например, таких, как я, верно? Агентура противников не слепа. Она видит, кого топчут, и, по всем правилам логики, именно среди них пытается вербовать свое войско. Противник не дурак. Он знает, где его резервы. Но почему правительство должно быть глупее? По той же самой логике, у власти нет никаких оснований доверять тем, кого она в ходе борьбы ущемляла — справедливо или несправедливо. Всю эту публику власть относит к резервам противника и проявляет бдительность во всех своих административных, идеологических и юридических органах.
— Брось ерундить! Никакому правительству сегодня не справиться без интеллигенции. Особенно ценны ученые-физики...
— И особенно опасны, если они окажутся противниками.
— Ты ведь, я знаю, все время искренне поддерживал советскую власть. И, черт возьми, у нас на курсе нет ни одного равного тебе. Мики? Чистый теоретик, причем ты и в теории его всегда забиваешь. Кроме того, твоя инженерная смекалка! Я тебе говорю — с точки зрения сегодняшнего дня такой тип ученого особенно важен.
— И особенно опасен, если он враг. Почему ты смотришь на дело под таким углом зрения? Смотри сверху!.. Физика все больше засекречивается. И кто знает, с каких позиций будет когда-нибудь рассматриваться мое невинное атмосферное электричество. Могут спросить, почему такой человек этим занимается и почему его вообще оставили в университете.
— Кого же еще оставлять из нашего курса?
— Чего там задним числом переливать из пустого в порожнее!
— Действительно, ты сегодня мрачнее мрачного. А как у тебя теперь с Марет?
— Она не пришла.
Варе свистнул и покачал сковороду, как маятник.
— Тогда совсем худо. Когда же ты успеешь с ней встретиться, если уедешь завтра рано утром?
— А я и не встречусь. Зачем?
— Может, она не смогла прийти?
— Я ждал полтора часа.
— Да, многовато. По крайней мере зайди к ней сейчас.
— Отсюда до нее не дальше и не ближе, чем от нее сюда.
— Я сам схожу.
— Этого ты не сделаешь.
— Почему?
— Не надо.
— Будь человеком!
— Именно! Я и хочу остаться человеком. Пойми наконец, у потерпевшего крах тоже может быть своя гордость. И все равно наши отношения ни к чему не приведут.
— Подожди, я отнесу посуду в кухню и тогда подумаем.
— Что тут думать. Уложу вещи и попробую выспаться. Завтра надо проснуться пораньше.
Но утром Вамбо Пальтсеру не пришлось просыпаться, ведь чтобы проснуться, надо сначала заснуть.
Половина пятого. Хорошее время. Пора самого сладкого сна. Маленький Просс чуть столкнул одеяло и дышал, приоткрыв рот, как ребенок, в своей светло-желтой
