– В дом Джекила! – выкрикнул мой товарищ. Во вспышках света проносящихся мимо газовых фонарей я видел лишь не очень четкий силуэт. Шнурок на его худой шее выдавался, словно рояльная проволока. – Этим вечером я был законченным дураком, каких еще поискать надо. Молю Бога, чтобы мы не опоздали!
Поворачивая в страшной спешке на улицу, где жил Джекил, мы едва не столкнулись с другим кэбом, несшимся в противоположном направлении с такой же ужасной скоростью. Когда он прогрохотал мимо, свет газового фонаря на углу упал на бледные искаженные черты престарелого пассажира, на чьем озабоченном выражении запечатлелась такая устремленность, что он, думаю, даже не обратил внимания на то, что нам чудом удалось избежать аварии.
– Холмс! – прокричал я, когда кэбы разъехались. – Там был Пул, слуга Джекила!
Он отрывисто кивнул, но ничего не ответил. Выражение его лица было мрачным, как никогда.
В доме Джекила горели все огни, когда мы обогнули угол и резко остановились на обочине переулка. Холмс выпрыгнул из кэба.
– Мои опасения подтвердились, Уотсон. Худшее произошло. – Он пробежал через тротуар и ринулся вниз по ступенькам к двери, которая вела в прозекторскую. Рывок за ручку подтвердил, что она заперта. Холмс чертыхнулся. – Я не взял свои инструменты для взлома! Потребуется ваше крепкое плечо, Уотсон!
Мы встали перед дверью.
– На счет «три»! – велел Холмс. – Раз, два, три!
Мы одновременно навалились. Меня пронзила боль. Дверь затрещала в косяке, но не более.
– Попробуем снова. Раз, два, три!
Теперь отскочили планки и раздался звук, напоминающий пистолетный выстрел. Обследование при свете фонаря показало, что дерево вокруг проржавевшего замка раскололось крупной полукруглой трещиной.
– Продолжаем, Уотсон. Раз, два, три!
Брызнув щепой, дверь с треском распахнулась, и мы ввалились в прозекторскую. Стараясь удержаться на ногах, по инерции мы оба вбежали в коридор, где я различил в сумерках неясные очертания серой фигуры, стоявшей в операционной. При нашем появлении она издала сдавленный крик, развернулась и по-обезьяньи помчалась по лестнице к обитой красным сукном двери, что вела в лабораторию доктора.
– За ним! – крикнул Холмс.
Когда я играл в регби за «Блэкниф», то своей скоростью вызывал восхищение у остальных игроков команды, однако сейчас Холмс оказался на несколько шагов впереди меня, перепрыгивая в азарте погони за преследуемым зверем через две ступеньки одновременно, и успел как раз в тот момент, когда дверь готова была захлопнуться. С величайшим усилием ему удалось протиснуть плечо внутрь. Я влетел мигом позже, на ходу доставая револьвер из кармана.
И искренне обрадовался, что сделал это, ибо в свете газового рожка я оказался лицом к лицу с Эдвардом Хайдом.
Пускай читатель обвинит меня в легковесности, но должен признаться: вопреки всему, что я знал об этом человеке, и независимо от того невыразимого отвращения, которое вызывало одно только его присутствие, в тот момент его внешность показалась мне нелепо комичной. По какой-то причине злоумышленник счел нужным облачиться в одежду своего благодетеля, и вид его съежившегося тельца, завернутого в объемистый белый халат Джекила, докторский воротник, свободно болтавшийся на его тощей шее, и ботинки, выглядывавшие из-под складок брюк на несколько размеров больше его собственных, выглядели столь смехотворно – как на ребенке, нарядившемся в гардероб своего отца, – что в тогдашнем своем перевозбужденном состоянии я наверняка бы рассмеялся, кабы не свирепое выражение на волчьем лице Хайда.
Глаза под вздымающимися бровями горели бешенством, орлиные ноздри раздувались. Белые зубы сверкали в угрожающем оскале, а его заостренные черты, резкость которых на фоне массивной головы еще более усиливалась, искажались воистину каиновской ненавистью. Он шипел, словно загнанный зверь.
Хайд схватил с рабочего стола у себя за спиной мензурку, где бурлила и дымилась какая-то зловещая на вид жидкость желтоватого цвета, и теперь стоял, держа ее перед собой, словно это было оружие, которым он надеялся нас сдержать.
– Назойливые идиоты! – В его резком хрипящем шепоте я внезапно узнал тот самый голос, что велел нам убираться во время нашего последнего визита в лабораторию. Но это представлялось невозможным, ибо тогда мы тщательно обыскали кабинет и не обнаружили никаких следов присутствия чудовища. Перед его злобной силой даже трудно было собраться с мыслями. – Какое вы имеете право мешать моей работе?
На пламени бунзеновской горелки на столе стояла пустая реторта. Очевидно, он перелил ее содержимое в ту самую мензурку в его руке, когда наша возня у двери вынудила его прерваться.
– Право честных граждан схватить грязного убийцу! – вскричал я, поднимая револьвер.
Миг он молчал, затем его злобное выражение необъяснимым образом сменилось похабной ухмылкой.
– Грязного убийцу, – повторил он. – Любопытное название для того, кто раскрыл тайну тысячи поколений. Какое значение имеет одна-единственная жизнь, когда человечество балансирует на грани великого открытия: оно раз и навсегда изменит образ мира, в котором мы живем!
– Не пытайся запутать нас, мерзавец! – рявкнул я. – Мы преследовали тебя слишком долго, чтобы теперь позволить уйти!
– Пусть говорит, Уотсон, – произнес Холмс.
Я взглянул на своего товарища и только тут заметил, что, хотя он и достал револьвер, направлено оружие было не на Хайда, а скорее на пол под его ногами.
– Но Холмс!
Хайд рассмеялся – столь глумливо, что у меня кровь в жилах застыла.
– Слушайся своего друга. Он речет мудрость. – Чудовище усмехнулось. – Честь, мужество – все это пустые слова. Лицемерие! Уж меня-то самого, по крайней мере, в этом преступлении обвинить нельзя. Моя сущность достаточно проста, чтобы ее разглядеть.
– Зло!
– Зло – по твоим меркам. Но ты, как и большинство людей, скрываешь свои истинные намерения. Я же именно то, что ты видишь, – не больше и не меньше. Эдвард Хайд, которого ты считаешь недостойным своего доверия. Ну, доктор, кто теперь из нас более честен?
– Ты говоришь загадками! Что ты сделал с Джекилом?
Хайд пропустил мимо ушей мой вопрос и обратился к Холмсу:
– Полагаю, это не простое совпадение, что ты появился здесь в самую решающую ночь? Ты подозреваешь истину, не так ли?
– Я заподозрил это почти два месяца назад, когда услышал твой голос за этой дверью, – ответил Холмс. – Однако до сегодняшней ночи я не был в этом уверен.
Реакция Хайда представляла собой смесь изумления и зачарованности. После некоторой паузы он проговорил:
– Я полагал, что Джекил – единственный человек, способный постичь сию идею. Причем подобное ему удалось лишь после трех десятилетий исследований. Это он настолько туп или ты гениален?
– Ни то, ни другое. Пионер берет на себя весь риск и прокладывает за собой дорогу для последователей. Исследования Джекила и события последних месяцев как раз и привели меня к подобному заключению.
– Ты несправедлив к себе.
– Возможно, зато от твоих действий более всего пострадал ты сам.
Хайд задумался над словами сыщика. Наконец кивнул, опустив свою огромную голову и затем подняв ее снова на манер гигантской рептилии. В глазах этого человека я уловил безмерную скорбь, которая едва ли сочеталась с его обликом.
– Уверен, Джекил согласился бы.
– Стойте! – вскричал я. – Вы можете считать меня скудоумным невеждой, но весь этот разговор выше моего понимания. Где Джекил?
Хайд не отрывал глаз от Холмса.
– Он не знает?
Мой друг покачал головой.
– Хороший вопрос, доктор. – Убийца обратил свой взор на меня, и теперь в нем читалось одно лишь омерзительное высокомерие. По телу у меня побежали мурашки, и мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не нажать на спусковой крючок револьвера и не стереть это порождение зла с лица земли. – Ответ на этот вопрос потребовал бы слишком много слов и ценного времени – времени, которого у меня больше нет. Как у тебя со здоровьем, Уотсон?
Вопрос застал меня врасплох.
– Хорошо, – ляпнул я не подумав. – Превосходно.
– Ради твоего же блага надеюсь, что ты говоришь правду. То, что ты вот-вот увидишь, отправило Гесте Лэньона в могилу раньше срока. Смотри! – Хайд поднял дымящуюся мензурку к губам и одним глотком выпил желчную жидкость.
Эффект оказался мгновенным и потрясающим. Мензурка разбилась у его ног. Он пошатнулся назад, ухватившись за край стола, чтобы не упасть. Потом побагровел лицом, скрючился пополам и захрипел, задыхаясь.
– Он отравился! – вскричал я и подался вперед. Холмс железной хваткой стиснул мне правую руку, и я остановился.
Хайд согнулся так, что лицо его оказалось всего лишь в десятке сантиметров от паркета. Руками он схватился за бока, словно обнимая себя. Он продолжал задыхаться. Все его лицо заливал пот, капая с подбородка на пол. Черты исказились. По-видимому, он переживал смертельную агонию.
