души, кончаю до следующих строк и шлю Вам ласковый поклон!
Будьте здоровы и Богом хранимы!
Все самое лучшее желаю Вам от всего сердца! Мама моя также очень сердечно поздравляет Вас и шлет тоже «Христос Воскресе!»
Всегда преданная Вам и любящая Вас Ольга Бредиус-Субботина
P. S. До Пасхальной субботы, если бы Вы захотели мне ответить, могли бы написать по адресу, указанному на конверте первого письма (парижского), ведь Вы его получили?
23
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
26. IV.41
Христос Воскресе! — милый друг Ольга Александровна, — час тому, как узнал, что разрешено почтовое сношение с Голландией, и не могу тотчас же не сказать Вам — милый друг, Христос Воскресе! — и всем сердцем пожелать Вам здоровья и бодрости, и счастья, сколько может вместить сердце Ваше. Ваш _С_в_я_т_о_й_ привет к Христову Воскресению принял я светло-светло. Особенная какая-то бодрость — желание работать над романом, — живет во мне эти последние дни. Роман не подвигался: я был задавлен обыденными хлопотами, но я сумею вырывать часы для души. Ваши светлые чувства к моему творчеству мне очень дороги, — Вы как бы посланы кем-то, мне дорогим, — душу мою укрепить и осветить! Милый друг, у меня и слова пропали, — так я светло взволнован. Сейчас меня заливает радость, что могу писать Вам. За все Ваше доброе ко мне — благодарю. И не могу писать. Хочу, чтобы сейчас же пошло письмо. Я не сетую, конечно, на Вас за Ваши «цветы». Но прошу, — не делайте этого, у меня все есть, — только близкого человека нет возле, но тут и Вы бессильны. Соберу мысли — и напишу Вам после, скоро, скажу, что еще не готов сказать. Будьте счастливы, милый друг, с Вами — т. е. что Вы _е_с_т_ь_, — мне легче как-то стало в жизни. Это со мной впервые, со дня кончины моей Оли. Целую Вашу руку. Пришлите мне Ваш портретик, чтобы я мог видеть Ваше лицо, Ваши глаза. Ну, до свидания, до свидания, — но вряд ли мы когда свидимся. Но у меня еще живо воображенье, и я заочно вижу Вас, чувствую и люблю Вас — родную мне душу.
Привет вашей маме. Ну, будьте здоровы и дышите молодостью, _ж_и_в_и_т_е!
События меня как-то возносят — и кажется, что мы, над обыденным поднятые живем в надземности, в вечности. И поставлены как бы перед лицо Судьбы. Вспомните Тютчева из «Цицерона»61: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» И — Пушкина «Пир во время чумы»62 — И хочется писать об этом: Ведь мы за эти годы тысячелетия переживаем.
24
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
8. V.41 Wickenburgh
Дорогой Иван Сергеевич!
Будто могучие радостные крылья подняли и понесли меня в прекрасную даль… Я читаю глазами и душой Ваши милые слова и строки и не могу начитаться. Нужно ли говорить «спасибо» за все то, что Вы мне сказали?! Вы знаете без моих слов как дороги моему сердцу Ваши тепло и доверие ко мне. Но все же я хочу, чтобы Вы знали, что я невыразимо благодарю Вас, что все что наполняет мою душу к Вам так велико, что не могу выразить.
Но вместе с этим чувством я стыжусь того, что недостойна Вашего отношения. Мне так хочется быть много, много лучше, чтобы со спокойной совестью принять Ваши дорогие слова. Я все последнее время очень страдаю от сознания своей ничтожности. Это очень все сложно. Не хочу об этом… Сейчас хочу только света и только в свете говорить с Вами.
Я очень счастлива узнать, что Вы увлеклись работой. Лучшего, радостнейшего известия от Вас я бы не могла себе представить.
Радость, с которой касаешься Святыни, наполняет меня, когда я пытаюсь душой коснуться Вашего творчества. Ваш роман для меня (именно «Пути») нечто такое чудесное, что всю как-то захватывает. Я писала Вам и опять так хочется сказать, что не существует для меня никакого писателя-современника, кроме Вас. Пожалуйста, милый, дорогой, не принимайте это за восторженные комплименты. Я это все терпеть не могу. Я с Вами совсем искренне говорю. Иначе я просто не могу с Вами.
Знаете, Иван Сергеевич, все время (буквально постоянно) мне так хочется что-то для Вас сделать, — много хорошего; — все, что я вижу или слышу красивого, я тотчас же бы хотела дать и Вам. Я почти уверена, что непременно мы увидимся — иначе уж очень было бы абсурдно. Не могу просто мыслить, что такая ничтожная причина как расстояние, станет навсегда преградой?! Разве не дико?! С моей стороны я приложу все старания, чтобы получить визу. И Вы увидите, что добьюсь! Мне так чувствуется.
Как больно мне, что не могу освободить Вас от забот дня повседневных и взять на себя мелкие хлопоты, заполняющие время. Это очень обидно. «Буду вырывать часы для души», — ужасно это… Ах, и кто это поймет?! Но может быть в этом, т. е. через это, особенно как-то чудесно преломляется Ваше Великое и захватывает так нас.
М. б. крест одиночества, трудностей и всего, что выпало на Вашу долю дает такой неземной Свет Творчеству Вашему. Простите, если я глупо пишу, но мне так кажется иногда. И все-таки все это не то, что я думаю, не могу выразить… Я не хочу сказать, что для творчества нужны страдания, — нет, я все, все бы сделала для того, чтобы отнять у Вас страдания и неудобства, дать Вам и уют и тепло, и беззаботность, — но мне кажется, что не страдания ли это Души Вашей одинокой дают нам то, перед чем мы только можем склонить колени.
Оторванность от Родины, Ваша одинокость в чужом мире, еще до Одиночества Вашего личного уже и тогда, так и бьется сердцем живым в каждую живую _Д_у_ш_у.
Я люблю Ваше каждое произведение, каждое слово, каждую мысль, я преклоняюсь перед Трудом Вашим и молюсь, чтобы Господь укрепил Вас! И сколько русских людей живут Вами!
Родной наш, берегите себя, будьте здоровы, бодры! Вы так нужны нам. Господь избрал Вас, чтобы Вы не умолкали!
Я так часто с Вами, т. е. вернее я все время в какой-то духовной готовности, настороженности в отношении Вас, что мне странно кажется, что Вы так далеки. Ваше письмецо через Марину Квартирову я получила тоже, и оно скрестилось с моим, которое, думаю, Вы не получили, т. к. я так и не поняла отправили его или нет (я просила моего соседа). Как хотелось мне послать Вам простое красное яичко
