href="ch2.xhtml#id85" class="a">[5]. Постепенно взаимная симпатия переросла в более глубокое чувство. Сходство имен (Ольга Александровна Шмелева — Ольга Александровна Субботина), внешнее сходство, постоянно подчеркиваемое Шмелевым, позволили ему видеть в Ольге Субботиной повторенье «первой» Оли: «Хотел бы побеседовать с ней вслух, многое сказать… — послана она была мне покойной моей Олей, во укрепление: это я твердо знаю. Ибо есть у меня знамение сего дара…» [6] В это время Шмелев возобновляет работу над романом «Пути небесные», прерванную после смерти жены. Ольга Александровна Субботина становится прототипом Дариньки (главной героини) второй части романа. Письма Шмелева к Ильину полны восхищения, радости, творческой энергии. «Она чиста, открыта, детска, и, часто, непостижима для меня. Она давно-давно была в моих предчувствиях, и я несчастен, что она… лишь коснулась моей жизни. […] Но знаю я, что перепиской за почти 7 лет, мы многое нашли друг в друге, настолько, что других слов не надо. Мне было даровано счастье увидеть чудо русской женщины — во всем» [7].
Сравнивая «Роман в письмах» с «Перепиской двух Иванов», можно заметить, что наиболее верно характер Ольги Субботиной Шмелев передает именно в письме к Ильину: «…В Ольге Александровне я встретил лучшее издание персонажей — некоторых! — Достоевского. При всем обаянии — поразительнейшей одаренности!.. — но такие вывихи… такие „спазмы“… Господи, я плачу… Ведь такая душа, сердце… будь светло направлены — огромное могли бы творить в Жизни!» [8]. «Будь я в ином плане писаний, да будь я моложе лет на 20–25 — я бы, м. б., провел ее — такую — в романе. В ней есть несомненная, яркая русскость и страшный душевно-духовный опыт предков. […] Страшный груз… — сколько взято на душу всего поведанного на исповедях! […] Но… много „чувствительности“… — в ней-то и растрачивается глубина-подлинность. Все проходит вспышками, до… „припадков“, условно говоря. Проходит, не осекаясь глубоко. Скольжение. Странный характер, — удивительная мягкость и — порой — непостижимая жесткость, — такая крутая смена, — „буерачность“ и души, и сердца. […] Не хочу судить: жалею, глубоко жалею. Какой бы это был бриллиант, — если бы поддался алмаз граненью!..» [9]
Слова Ольги Александровны, повторенные Шмелевым в одном из писем к Ильину, прекрасно иллюстрируют то огромное влияние, которое имел на нее философ: «Как прав Иван Александрович! Как блестящи его выводы! Как верны! Мне он много дал опоры и как бы дал ключ к уразумению себя, — не в смысле искусства, а в общем. Как ключевая вода — кристально ясен ум его. Какая точность. Люблю такую точность, такую деловитость. Но она у него всегда не без тепла. И это чарует» [10]. Тем не менее, когда во время наиболее тяжелой ссоры с Ольгой Субботиной Шмелев обратится к Ильину за поддержкой, отзыв Ивана Александровича поразит его своей холодностью: «История с Ольгой меня не удивляет. Не хотел мешать Вам — давно уже помалкиваю. Я знаю ее лучше. Теперь Вы видите ее вернее. От Достоевского и от великих талантов там ничего и никогда не было. А от обычного женского тщеславия — даже в религии — тем более в религии — край непочатый» [11]. Шмелев горячо возразит ему, однако здесь, как и в отношении романа «Пути небесные» мнения корреспондентов разойдутся, и эти вопросы они будут обходить молчанием. «Я упомянул про героинь Достоевского в смысле „неистовства истерического“, „одержимости“… а не про „таланты“. Нет, она талантлива, и очень […] А, все бы рассказать — бумаги не хватит. Сколько я сил положил, чтобы огранить… Она за эти 8 лет очень выросла! Накопилось всего. Иные письма восхищают… да, блеском. Я не ошибусь. Да и я не из нищих… если когда объявится эта „переписка“… — умопомрачительное „литературное событие“! Клады… неисчерпаемые по разнообразному содержанию и — захвату! Не было еще такого, знаю. А эпоха-то!!!! чего-чего не пришлось коснуться!..» [12]
Кем была в жизни Шмелева Ольга Александровна Бредиус-Субботина? В своем резком отзыве Ильин не одинок. Тем не менее, именно ее письма давали Шмелеву силу жить после всех потерь, и не просто жить, но продолжать работать. К ней, перед смертью, он обращает свое последнее письмо (написанное под его диктовку сиделкой — Иван Сергеевич уже не мог писать), к ней, в течение двенадцати лет, обращены самые нежные слова Ивана Шмелева.
* * *
Тематика переписки И. С. Шмелева с О. А. Бредиус-Субботиной была широкой — литературные и художественные течения русской эмиграции, судьбы Православной Церкви в СССР и за рубежом, догматика и религиозная философия, пути возрождения России. И. С. Шмелев обращался к Ольге Александровне по поводу своих лучших произведений, специально перепечатывая и исправляя их для нее. Понимая ее одаренность, И. С. Шмелев советовал ей (часто и упрекая) вернуться к творчеству, разбирал и оценивал ее работы в своих письмах.
Что же представляли письма Шмелева к ней? Прежде всего, это «дневник писателя» за последние 12 лет: повседневная жизнь в Париже, картины оккупации, англо-американская бомбежка, нужда, постоянные заботы о пропитании, болезни, поездка на год в Швейцарию, литературные выступления, его оценки себя и близких — и это все изо дня в день. Нередко Шмелев обращается к прошлому, вспоминая детство, смерть отца, жизнь в деревне, рождение сына, первые произведения, трагедию Крыма, болезнь и смерть жены.
Одна из постоянных тем переписки — отношение Шмелева к писательству, истории русской литературы и ее предназначению. «Писатели наши православные… — это отсеянное изо всего народа. Говорю о подлинных, их совсем немного у нас было, не нынешних…» (из письма 26.09.1941). Замечательна его характеристика Ф. М. Достоевского. В понимании Шмелева, произведения Достоевского стали как бы рубежом, вехой в истории русской литературы. Достоевский в равной степени и наследник Пушкина (и даже более глубоко — наследник религиозной традиции русской литературы), и предвестник «грядущего разброда». «Романы его — это опыты его — не отстоявшееся вдохновение… и потому не от Пушкина, не от Толстого. Те — певцы, а он — пророк, и страстный, и потому смутен. Он ставит себе задание, всегда. Страшно субъективен, горяч, сам в себе бунтует. Все его „герои“ — он. И всегда — вопрос, возмущение, бунт. Бушующий внутренний, скрытый мир человеческих страстей и мыслей — вот что дал Достоевский — _б_о_л_е_з_н_е_н_н_о_е_ в человеке. Иное — просто гениально по мыслям, по „взрывам“ — возьми хоть „Легенду о Великом Инквизиторе“… Но искусство — преодоление хаоса, облечение в форму, по слову „да будет!“. Тво-ре-ние… Достоевский лишает, а не дает» (из письма 15.09.1943).
И. С. Шмелев неоднократно пишет о классиках русской литературы. Интересны и его оценки своих современников. В ряде писем
