Стоило Скотту-Кингу и Уайтмэйду шагнуть на самую нижнюю ступеньку лестницы, эти фантастические фигуры поднесли трубы к губам и грянули туш, в то время как один персонаж, в силу преклонного возраста годившийся остальным в отцы, выбивался из сил, бумкая в маленькие литавры.
– Откровенно говоря, – пробормотал Уайтмэйд, – в данный момент я совсем не расположен к подобным развлечениям.
Они поднялись по лестнице между трубящими шеренгами, а наверху, в бельэтаже, их приветствовал человек в обычном вечернем костюме и препроводил в зал для приемов, который из-за многочисленных скамей и тронов с высокой спинкой смахивал на зал суда. Впрочем, он действительно нередко использовался в этом качестве, если требовалось приговорить того или иного честолюбивого политика к изгнанию на какой-нибудь из негостеприимных островков, рассыпанных у побережья Нейтралии.
В зале уже толпился народ. На центральном троне, увенчанном балдахином, восседал министр культуры и отдыха, мрачный молодой человек, который лишился большинства пальцев, забавляясь с бомбами во время последней революции. Доктор Фе представил ему Скотта-Кинга и Уайтмэйда. Министр осклабился в жутковатой улыбке и протянул искалеченную руку. Трон окружала полдюжина избранных. Доктор Фе представил и их. Громкие титулы, поклоны, улыбки, рукопожатия; затем Скотта-Кинга и Уайтмэйда проводили на отведенные им места среди других почетных гостей, число которых уже возросло до двенадцати. На каждом сиденье, обитом красным плюшем, лежала небольшая стопка печатной продукции. «На вид не слишком-то съедобно», – буркнул Уайтмэйд. Снаружи вновь загремели трубы и барабаны: явилась и была должным образом представлена последняя партия гостей; затем началась церемония.
Голос министра культуры и отдыха никогда не звучал подобно свирели, а из-за многочисленных выступлений на уличных митингах огрубел окончательно. Он говорил долго, затем его сменил достопочтенный ректор Беллацитского университета. Тем временем Скотт-Кинг внимательно изучал брошюры и буклеты, которыми его щедро снабдило Министерство народного просвещения: выдержки из речей Маршала, монография о доисторической эпохе в жизни Нейтралии, иллюстрированный путеводитель по горнолыжным курортам страны, годовой отчет Корпорации виноградарства. На первый взгляд, здесь не было ничего, относящегося к нынешнему событию, за исключением многоязычной программы предстоящего празднества. «17:00, – читал он. – Открытие торжеств министром культуры и отдыха. 18:00 – прием делегатов в Беллацитском университете, форма одежды официальная. 19:30. Коктейль для делегатов с представителями муниципалитета Беллациты. 21:00. Банкет, организованный Комитетом 300-летней годовщины Беллориуса. Играет сводный оркестр Молодежной эскадрильи Беллацитской филармонии. Форма одежды вечерняя. Делегаты проведут ночь в Отеле „22 марта“».
– Из этого следует одно, – мрачно сказал Уайтмэйд. – До девяти кормежки не предвидится, и, попомните мое слово, с ужином они затянут.
– У нас в Нейтралии, – напыщенно отозвался доктор Артуро Фе, – не принято обращать внимание на время, когда мы счастливы. А сегодня мы весьма счастливы.
Своим названием отель «22 марта» был обязан какому-то уже забытому событию в дни восхождения Маршала к вершинам власти и в силу этого названия сейчас считался лучшим в городе. За время своего существования гостиница переменила столько же наименований, сколько и площадь, на которой она стояла: Королевская, Реформаторская, Октябрьской революции, Империи, имени президента Кулиджа, герцогини Виндзорской – в соответствии с направлением, куда поворачивало колесо местной истории. Однако нейтралийцы всегда называли этот отель просто «Ритц». Полвека тому назад он вырос среди субтропической растительности, фонтанов и скульптурных групп – массивное сооружение, щедро разукрашенное в стиле рококо. Здесь собирались представители нейтралийского высшего общества: бродили по его просторным холлам, сидели в его удобном фойе, использовали его консьержей в качестве почтальонов, занимали небольшие суммы у его барменов, иногда куда-нибудь звонили, всегда о ком-то сплетничали, время от времени подремывали. Денег они там не тратили. Представители знати просто не могли себе этого позволить. Согласно требованиям закона, цены были фиксированными и непомерно высокими, сверх того к ним был добавлен ряд непонятных акцизов: 30 % за услуги, 2 % гербового сбора, 30 % налога на роскошь, 5 % отчислений в фонд помощи в зимний период, 12 % в пользу жертв революций, 4 % муниципальной подати, 2 % федерального налога, 8 % за предоставление жилплощади сверх установленной нормы и другие аналогичные платежи. Все это делало комфортабельные спальни и роскошные обеденные залы недоступными для всех, кроме, разве что, иностранцев.
В последние годы их было немного, и в «Ритце» процветало лишь официальное государственное гостеприимство; но тем не менее мрачный круг нейтралийской аристократии, представленной исключительно мужчинами – это был их клуб, ибо, несмотря на бесчисленные революции и массовое распространение свободомыслия, местные дамы здесь по-прежнему скромненько сидели дома, – тоже собирался здесь. Облаченные в очень темные костюмы, очень жесткие воротнички, черные галстуки и черные ботинки на пуговицах, они подолгу курили сигареты в черепаховых мундштуках; их лица были смуглые и сморщенные; они беседовали о деньгах и женщинах – сухо и отстраненно, поскольку им никогда не хватало ни того ни другого.
В этот летний полдень, когда традиционный беллацитский сезон подходил к концу и знать готовилась к переезду на море или в семейные поместья, около двадцати потомков крестоносцев сидели в прохладной гостиной «Ритца». Сперва они были вознаграждены зрелищем прибытия иностранных профессоров из Министерства культуры и отдыха. Явно разгоряченные и уставшие, они явились за своими академическими одеждами, необходимыми для приема в университете. Прибывшие последними Скотт-Кинг, Уайтмэйд, мисс Свенинген и мисс Бомбаум узнали, что их багаж где-то затерялся. Доктор Артуро Фе бушевал у стойки регистрации, подобно пламени; он умолял, он угрожал, он совершал звонки. Одни причастные к этому лица заявляли, что чемоданы были конфискованы на таможне, другие – что их похитил таксист. В конце концов багаж был обнаружен в кабинке служебного лифта на верхнем этаже.
Затем доктор Фе вновь собрал под крыло своих ученых: Скотта-Кинга в магистерской хламиде с капюшоном, Уайтмэйда в ослепительной новенькой мантии доктора наук – трофее из Упсалы. Облачения представителей прочих учебных заведений напоминали то о карикатурах Домье из зала судебных заседаний, то о мистере Уилле Хэе [168] на сцене мюзик-холла; мисс Свенгинен в полупрозрачной белой блузке и белых шортах резко выделялась в этой толпе. Мисс Бомбаум ехать отказалась, сославшись на то, что ей нужно писать статью.
Через вращающуюся дверь делегация выползла в пыльную вечернюю жару, предоставив светским львам возможность обменяться впечатлениями от ног мисс Свенинген. Когда они вернулись, тема еще не была исчерпана, объявись здесь эти ноги в начале года, разговоров, без сомнения, хватило бы на весь беллацитский сезон.
Посещение университета стало нелегким испытанием: целый час речей, а затем подробнейшее обследование архивов.
– Мисс Свенинген, джентльмены. Мы немного задерживаемся, – объявил доктор Фе. – Представители муниципалитета уже нас ждут. Я позвоню им, что мы опаздываем. Не извольте беспокоиться.
