бы прилично поесть, – сказал один из учителей. – Ирландия, или Нейтралия, или что-то в этом роде.
– Вас нипочем не пустят в Нейтралию, – сказал Григгс. – Там очень секретный режим. У них работают команды немецких физиков, которые создают атомные бомбы.
– Там свирепствует гражданская война.
– Половина населения в концлагерях.
– Ни один порядочный человек не поедет в Нейтралию.
– Или в Ирландию, если на то пошло, – сказал Григгс.
А Скотт-Кинг сидел да помалкивал.
II
Несколько недель спустя Скотт-Кинг изнывал в зале ожидания аэродрома. Его плащ лежал у него на коленях, а ручная кладь покоилась в ногах. Громкоговоритель, установленный под самым потолком в серо-коричневой бетонной стене, угощал ожидающих танцевальными мелодиями и официальными объявлениями. Это помещение, как и все остальные, через которые его проволокли нынешним утром, было скудно меблированным и по-казенному стерильным. На стенах – единственная поблажка ценителям печатного слова – были развешаны объявления об облигациях государственного займа и инструкции по технике безопасности во время газовых атак. Скотт-Кинг был голоден, утомлен и подавлен, он оказался совершенно не подготовлен к удовольствиям современных международных путешествий.
Свой отель в Лондоне он покинул в семь часов утра; уже давно миновал полдень, а он все еще пребывал на английской земле. Впрочем, без внимания его не оставляли. Его неустанно пасли в стаде собратьев по несчастью, загоняли то в автобусы, то в кабинеты, точно дефективного ребенка на экскурсии; его взвесили и обмерили, словно торговый груз; его обыскали, точно преступника; его дотошно расспрашивали о прошлом, будущем и так придирчиво интересовались состоянием здоровья и финансовым положением, будто он пытался завербоваться на секретную службу. Скотт-Кинг не то чтобы с детства привык к роскоши и почтительному отношению, но прежде он путешествовал совсем иначе. К тому же с самого утра он ничего не ел, не считая ничтожного тостика с маргарином, наспех проглоченного в спальне. Это последнее прибежище, где сидел он сейчас, если верить табличке на двери, предназначалось «Только для О-Вэ-Пэ».
– О-Вэ-Пэ? – переспросил он у распоряжавшейся его передвижениями молодой женщины – аккуратной, подтянутой и совершенно унифицированной. В ее манерах попеременно проглядывали то акушерка, то гувернантка, то администратор универсального магазина.
– Очень Важные Персоны, – ответила она без тени замешательства.
– Но подобает ли мне находиться здесь?
– Это необходимо. Вы – О-Вэ-Пэ.
«Хотел бы я знать, – подумал Скотт-Кинг, – как же они обращаются с обычными, далеко не такими важными людьми?»
Двое его попутчиков, мужчина и женщина, очевидно, то же принадлежали к числу избранных. Оба направлялись в Беллациту, столицу Нейтралии, причем, как вскоре выяснилось, тоже по приглашению организационного комитета Общества Беллориуса.
Пассажир по фамилии Уайтмэйд был представителем хорошо знакомой Скотту-Кингу академической разновидности – такой же неприметный тип, как и он сам, к тому же практически его ровесник.
– Ну вот что! Скажите мне откровенно, – начал Уайтмэйд с плутоватым видом, характерным для любого мужчины, который использует это двусмысленное выражение. – Доводилось ли вам хоть что-нибудь слышать о достойнейшем Беллориусе?
– Я знаком с его опусом, но мне чрезвычайно редко доводилось участвовать в его обсуждении.
– Ах вот как! Ну разумеется, это не моя тема. Я специализируюсь по римскому праву, – сообщил Уайтмэйд, и лукавое выражение его лица как бы умеряло пафосность этого заявления. – Они, знаете ли, затребовали профессора поэзии, но тот оказался слишком занят. Подступились было к профессору латыни. Но он красный. Тогда они начали клянчить хоть кого-то, кто мог бы представить наш университет. Ни у кого этого предложение не вызвало энтузиазма, так что я выдвинул свою кандидатуру. Я нахожу такие поездки чрезвычайно полезными. Вам уже приходилось бывать в подобных командировках?
– Нет.
– В прошлом году на каникулах я скатался в Упсалу [165] и целую неделю дважды в день ел очень недурственную икру. Увы, Нейтралия не славится деликатесами, но на сносные харчи можно смело рассчитывать – ну и, конечно, на вино.
– Как бы то ни было, а все это афера, – заявила третья Очень Важная Персона.
Это была женщина не первой молодости. Спутникам уже была знакома ее фамилия, что непрестанно звучала из громкоговорителя и красовалась на графитных досках – на каждом этапе их путешествия некую мисс Бомбаум призывали принять сверхсрочные сообщения. Это фамилия была скандально известна практически по всему миру, и саму даму знали все, за исключением разве что Скотта-Кинга и Уайтмэйда. Уж ее-то никак нельзя было назвать неприметной: в свое время она была лихим репортером, объездила весь свет, перед войной побывала во всех горячих точках: Данциг, Алькасар, Шанхай, Вельвель [166]; а ныне избрала карьеру независимого обозревателя, ее колонка еженедельно появлялась на страницах ведущих изданий четырех континентов. Скотт-Кинг подобных статей не читал, так что нынешним утром от нечего делать пытался угадать род занятий своей попутчицы. Она определенно не принадлежала к высшему обществу; ее даже нельзя было назвать вполне респектабельной, однако с профессией актрисы или куртизанки явно не вязались пишущая машинка и бесполое личико с острым подбородком, обрамленное нелепо пышной прической под слишком женственной шляпкой. Он вплотную приблизился к истине, заподозрив в ней чудо природы, о котором много слышал, но никогда не встречал живьем: женщину-писательницу.
– Это все афера, – повторила мисс Бомбаум. – Здесь явно торчат уши нейтралийского Бюро пропаганды. Теперь, когда война закончилась, они чувствуют себя обделенными и желают завести новых закадычных друзей в Организации Объединенных Наций. Мы лишь часть этого плана. Они уже организовали религиозное паломничество, Конгресс физической культуры, Международный съезд филателистов и бог знает что еще. Думаю, весь смысл в этом – я имею в виду нейтралийскую политику, конечно, а не Беллориуса – с ним-то уже давно покончено.
– Покончено?
– Да, у меня где-то есть книжица, – кивнула она, роясь в сумке. – Решила, что она может пригодиться для подготовки моего выступления.
– Не хотите ли вы сказать, что нам грозит опасность произносить речи? – ужаснулся Скотт-Кинг.
– Не знаю, зачем бы еще им понадобилось нас приглашать, – пожала плечами мисс Бомбаум. – У вас есть предположения?
– В Упсале я толкнул три длиннейшие речи, – припомнил Уайтмэйд. – Аудитория была в восторге.
– Боже, а я все свои записи оставил дома.
– Пользуйтесь на здоровье, – мисс Бомбаум великодушно протянула ему экземпляр «Князя Велизария» Роберта Грейвса [167]. – Хотя это печально. Он под конец жизни совсем ослеп.
Музыка внезапно прекратилась, и голос из репродуктора произнес: «Пассажиры рейса на Беллациту, пройдите к выходу D. Пассажиры рейса на Беллациту, пройдите к выходу D», одновременно с объявлением в дверях возникла их распорядительница и сказала:
– Прошу следовать за мной. Приготовьтесь предъявить у регистрационной стойки ваши посадочные талоны, медицинские карты, сертификаты таможенного досмотра,
