мнению Скотта-Кинга, была таковой; она участвует в ежегодных крикетных соревнованиях на стадионе Лордз [154]; среди ее выпускников насчитывается не менее дюжины весьма прославленных мужей, и они, как правило, признаются: «Я закончил Гранчестер» – без малейшего стеснения, в то время как питомцы менее почтенных заведений обречены сконфуженно бормотать: «Сказать по правде, я учился в одном таком местечке… как там его… Понимаете, мой отец в то время…»
В детские годы Скотта-Кинга и даже в самые первые годы, когда он вернулся в родную школу в качестве преподавателя, школа была почти поровну поделена на «классическую» и «современную», была еще незначительная группа, именуемая «армейским курсом». Времена изменились, и в наши дни из четырехсот пятидесяти мальчиков от силы пятьдесят умели читать по-гречески. Скотту-Кингу оставалось лишь наблюдать, как его коллеги-«классики» один за другим уходят в отставку, – некоторые становились директорами сельских школ, кто-то попал в Британский совет и на Би-би-си; их место поспешили занять физики и экономисты из провинциальных университетов. Он привык царить в разреженной интеллектуальной атмосфере «классического шестого» [155], а теперь ему по нескольку раз в неделю приходилось спускаться на землю, чтобы пичкать учеников младших классов Ксенофонтом [156] и Саллюстием [157]. Но Скотт-Кинг не жаловался. Напротив, он находил особое удовлетворение в созерцании побед свирепого варварства и положительно радовался своему униженному положению, поскольку принадлежал к типу, практически неизвестному в Новом Свете, но широко распространенному в Европе, очарованной безвестностью и неудачами.
«Неприметный» – этот эпитет лучше всего мог бы описать Скотта-Кинга, и ощущение братского родства, единения в неприметности подтолкнуло его в свое время к изучению произведений поэта Беллориуса.
Никто, за исключением, пожалуй, самого Скотта-Кинга, не мог быть более неприметным. Скончавшись в 1646 году в своем родном городе (который тогда был счастливым королевством в составе империи Габсбургов, а теперь является частью неспокойного молодого государства Нейтралия), Беллориус, к тому времени ославленный и впавший в нищету, оставил в качестве главного труда своей жизни один-единственный фолиант, содержащий около полутора тысяч стихотворных строк, написанных латинским гекзаметром. При жизни поэта единственным результатом публикации было раздражение августейшего двора и аннулирование его пенсии. После его смерти сей труд канул в забвение до середины прошлого века, когда он был перепечатан в Германии в сборнике текстов позднего Возрождения. Именно в этом издании и обнаружил его Скотт-Кинг, проводя как-то отпуск на Рейне, и сердце его защемило от осознания родства. Сюжет был безнадежно избитым – путешествие на воображаемый остров Нового Света, где в примитивной простоте, незапятнанной тиранией или церковными догмами, проживает добродетельное, целомудренное и разумное сообщество. Строки были правильными по размеру, мелодичными, обогащенными множеством метких речевых оборотов; Скотт-Кинг читал их на палубе речного парохода, пока за бортом медленно проплывали виноградники и башни, утесы, вереницы домиков и парки. Какое оскорбление могли нанести эти стихи, какие опасные рассуждения в них содержались – сейчас уже невозможно было понять; преднамеренные или случайные, шипы сатиры давным-давно притупились. Но то, что о них следовало забыть, мог сообразить любой, кто знаком с историей Нейтралии.
Если мы хотим с пониманием следовать за Скоттом-Кингом, кое-что из этой истории должно быть известно и нам. Избавимся от докучных подробностей и отметим лишь, что за триста лет, минувших после смерти Беллориуса, его отчизна перестрадала самыми невообразимыми недугами и язвами, какие только могут выпасть на долю государственного организма. Династические войны, иностранное вторжение, споры о престолонаследии, восстания колоний, бытовой сифилис, истощение почвы, масонские интриги, революции, реставрации, клики, хунты, военные мятежи, права женщин, конституции, государственные перевороты, диктатуры, убийства, аграрные реформы, всенародные выборы, интервенция, отказ от выплаты займов, инфляция, профсоюзы, погромы, поджоги, атеизм, тайные общества – дополните список согласно личным предпочтениям, добавив как можно больше политических извращений и экономических катаклизмов, и вы обнаружите, что три столетия нейтралийской истории вместили их все. Из этой-то мешанины и возникла нынешняя республика Нейтралия, типичное современное государство с однопартийной системой управления, провозгласившее своим главой некоего Маршала и обремененное громоздкой махиной плохо оплачиваемой бюрократии, чья деятельность худо-бедно сдерживается и очеловечивается коррупцией. Вам также следует знать, что нейтралийцы, будучи здравомыслящей романской нацией, не слишком-то увлекаются поклонением героям и изрядно потешаются над собственным Маршалом за его спиной. Только в одном он заслужил их искреннее уважение. Он отказался принимать участие во Второй мировой войне. Нейтралия самоизолировалась и из традиционной арены кипящих страстей превратилась в сонное захолустье – тихое, заурядное, неприметное. Таким образом, когда лицо Европы огрубело и война, какой она представала со страниц газет и из динамиков радио в учительской комнате отдыха, накладывала на него героический и рыцарский грим, превратившись в неопрятное перетягивание каната между двумя неразличимыми командами неотесанных хамов, Скотт-Кинг, чья нога никогда не ступала на землю Нейтралии, ощутил себя истинным нейтралийцем. В качестве верноподданического акта он с удвоенным рвением возобновил работу, которой баловался в свободное время: перевод Беллориуса спенсеровой строфой [158]. К моменту высадки в Нормандии [159] рукопись была завершена – перевод, вступительная статья, комментарии. Он отправил ее в издательство Оксфордского университета. Ее вернули. Он спрятал ее в ящике стола из желтой сосны в своем прокуренном кабинете в готической башне, вознесенной над квадратными границами Гранчестера. Он не роптал. Это была его лебединая песня, его памятник неприметности.
Но тень Беллориуса все еще маячила за его плечом, требуя удовлетворения. Между ними двоими были незавершенные дела. Такая духовная близость – пусть даже с человеком, почившим три столетия назад, – накладывает определенные обязательства. Поэтому во время празднеств в честь заключения мира Скотт-Кинг обобщил свои познания в небольшом, всего в четыре тысячи слов, эссе, приурочив его к приближающейся трехсотлетней годовщине со дня смерти Беллориуса. Под заголовком «Последний латинист» оно было опубликовано в одном научном журнале. За этот плод пятнадцатилетнего самоотверженного труда Скотт-Кинг получил двенадцать гиней; шесть ушли на выплату подоходного налога, на оставшиеся он купил внушительного вида наручные часы цвета пушечной бронзы, которые пару месяцев работали с перебоями, а затем окончательно встали. На этом дело могло бы и закончиться.
Изложим вкратце обстоятельства: история жизни Скотта-Кинга; Беллориус; история Нейтралии; 1946 год – Год Великой Славы. Все эти реалистичные и довольно банальные события в совокупности привели к невероятным приключениям гранчестерского преподавателя во время летних каникул. Давайте же наведем фокус камеры и рассмотрим его «крупным планом». Вы уже все знаете о Скотте-Кинге, но еще не встречались с ним лицом к лицу.
Он будет представлен вам за завтраком. Итак, сумрачное утро в начале летнего семестра. В распоряжение холостых младших преподавателей
