первом начальственном чаепитии. Надеюсь, он наслаждается. Думаю, пока что у него не слишком много поводов для радости в этом семестре.
Чарльз ничего не ответил.
– Знаете ли вы, что он пришел ко мне два дня назад и попросил уволить с этого поста? Он сказал, что, если я ему не позволю, он сделает что-нибудь такое, что заставит меня его понизить. Странный мальчик этот Десмонд. И просьба странная.
– Не думаю, что он хотел, чтобы я об этом знал.
– Конечно не хотел. А вам известно, почему я это рассказал?
– Нет, сэр.
– Я думаю, что вы могли бы оказать на него влияние, независимо от того, сносна его жизнь или нет. Я так понимаю, что все вы, черти малолетние из Верхнего общежития, устроили ему сущий ад.
– Если и так, то он сам напросился.
– Осмелюсь спросить, а не кажется ли вам довольно печальным, что в жизни так много разных вещей, на которые напрашиваются люди, но единственные люди, которые получают то, на что напрашиваются, – это Десмонды О’Мэлли?
В это время за стенами кладовой чаепитие Совета достигло второй стадии. Наевшись пышек – по пять или шесть штук каждый, – они приступили к эклерам и слоеным пирожным с кремом. Там оставалась еще целая груда теплых, влажных несъеденных пышек, и, согласно обычаю, О’Мэлли, как самому младшему, было поручено раздать их прочим соученикам.
Уитли был высокомерен.
– Что это, О’Мэлли? Пышки? Как это мило с твоей стороны, но, боюсь, я их не ем. Ты же знаешь, какое у меня пищеварение.
Тэмплин отшутился:
– Я берегу фигуру, знаешь ли.
Джоркинс был груб:
– Нет, благодарю. Они какие-то несвежие на вид.
Раздался громкий смех среди третьекурсников и некоторых не по годам дерзких юнцов.
О’Мэлли скитался от одного мальчика к другому в строгом порядке старшинства – отвергнутый, багровый. Все Верхнее общежитие отказалось. Только первачки смотрели, сперва удивляясь, почему это все отказались от пышек, а потом в радостном предвкушении, когда полное блюдо приблизилось к ним.
– Спасибо огромное, О’Мэлли.
Младшие вернулись к своему столу, а О’Мэлли сел на стул возле холодного камина, где и просидел до самой вечерней службы, поедая сладости.
– Видите ли, – сказал мистер Грейвс, – чем гаже вы поступаете по отношению к О’Мэлли, тем гаже становится он сам. Люди всегда таковы.
IV
Воскресенье, 28 сентября. Хорал. Два или три обморока, в остальном – без происшествий. Пытался сделать инициал и кайму для «Колоколов небесных», но все испортил. Потом поговорил с Кертисом-Данном в библиотеке. Он меня интригует. С одобрения Фрэнка мы агитируем за библиотечные привилегии. Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет, разве что все станут говорить, что мы прыгаем выше головы. После ланча мы с Тэмплином вышли прогуляться, но нас окликнул Грейвс и заставил помогать ему собирать типографский пресс. Тэмплин слинял. Грейвс пытался вытянуть из меня что-то насчет наших издевательств над Грязным Десмондом, но безуспешно. Вечером мы снова устроили ему трепку. Тэмплин, Уитли, Джоркинс и я поспешили в спальню, как только прозвенел звонок, и помолились до появления Грязного Д. Затем, когда он сказал: «Вознесем молитву», мы просто остались сидеть на кроватях. Он ужасно разозлился и сказал: «Мне повторить?» Остальные молились, а мы не произнесли ни слова. Затем он сказал: «Даю вам последний шанс помолиться. Если вы не станете, я донесу на вас». Мы ничего не сказали, тогда Грязный Д. в халате пошел к Андерсону, который в это время вместе с другими старостами точил лясы с Грейвсом. Пришел Андерсон. «Что там такое с вашими молитвами?» – «Мы уже помолились». – «Почему?» – «Потому что Тэмплин вчера задержался – молился слишком долго, вот мы и решили начать пораньше». – «Ясно. Что ж, мы поговорим об этом завтра». Пока что никто нам ничего не сказал. Все думают, что нас высекут, но я не понимаю, к чему они могут придраться. Мы совершенно в своем праве. Только что подошел Гейган и сказал, что мы все четверо должны остаться после первой пары вечерних занятий, так что, думаю, все-таки нас высекут.
После первой пары вечерних занятий, когда в общей комнате дома остались только четверо и колокол, созывающий в холл, умолк, вошел директор Гейган в сопровождении Андерсона. В руках он нес розги.
– Я собираюсь вас высечь за неподчинение приказу коменданта вашего общежития. Хотите что-то сказать?
– Да, – сказал Уитли. – Мы уже помолились.
– Мне совершенно все равно, как часто вы молитесь. Надеюсь, вы весь день простояли на коленях в часовне, молясь. Я требую только, чтобы вы подчинялись приказам главы своего общежития. Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? Тогда приготовьте помещение.
Они отодвинули стол для новичков и положили скамейку на бок перед камином. Порядок был знаком. Их секли в общей комнате в среднем два раза в семестр.
– Кто старший? Думаю, вы, Уитли?
Уитли наклонился над скамьей.
– Колени прямо.
Гейган взял его за бедра и расположил по своему вкусу – слегка наклонно к линии наступления. От угла ему нужно было сделать три шага до места. Он прыгнул вперед, нанес удар и медленно вернулся в угол. Каждый получил по три удара; никто не пошевелился. По пути в холл Чарльз почувствовал, как легкая тошнота сменилась радостным возбуждением.
– А крепко он лупит, да?
– Да уж, весьма. И чертовски точно.
После холла, в галерее, к Чарльзу подошел О’Мэлли:
– Слушай, Райдер, мне ужасно жаль, что сегодня так случилось.
– Ой, отвали.
– Видишь ли, я должен выполнять свои обязанности.
– Ну так иди и выполняй, только меня оставь в покое.
– Я сделаю все, что ты захочешь, чтобы загладить вину. Но только за пределами дома. Знаешь что, я пну кого захочешь – из другого дома. Хочешь, я пну Спратта?
– Самое лучшее, что ты можешь сделать, – это надавать пинков самому себе, Грязный Десмонд, прямо здесь, в галереях.
Современная Европа Скотта-Кинга
Mariae Immaculatae Antoniae Coniugis Prudentioris Audaci Coniugi
I
К 1946 году Скотт-Кинг уже двадцать один год преподавал классические языки в Гранчестере. Он и сам был гранчестерианцем и вернулся в родную школу прямо из университета после неудачной попытки получить место в аспирантуре. Там он и оставался, понемногу лысея и полнея, и поколениям учеников он был известен поначалу как «Скотти», а в последние годы, едва достигнув средних лет, как «старина Скотти»; неотъемлемый школьный атрибут, чьи чеканные и слегка гнусавые ламентации о современном упадке нравов служили темой множества пародий.
Гранчестер – не самая прославленная из частных английских школ, но очень респектабельная или, по
