непременно нужно было устроить что-то из ряда вон выходящее, например притащить в комнату Деву и освободить свое тело от одежд, которые, покуда он их носил, превращали его в ее глазах в того, кто входит в дом и выходит из дома; того, кто приносит кусок хлеба с маслом и одежду уже для нее; того, кого она знает всю свою жизнь.
Произнося слова медленно и отчетливо, будто бы опасаясь сбиться с пути, он рассказал ей и о своей деловой жизни, о том, сколь незначителен всегда был его интерес к занятиям, на которые он тратил все свои дни.
Он позабыл о Деве и какое-то время говорил только о себе. Он снова подошел, чтобы сесть рядом с ней, и, продолжая говорить взвинченно, напористо, положил ладонь ей на ногу. Кожа была холодна под тонкой рубашкой.
— Я был очень юным, прямо как ты сейчас, Джейн, когда встретил женщину, которая есть твоя мать и была моя жена, — объяснил он. — Тебе придется приучить свой ум к мысли, что мы оба — и твоя мать, и я — были когда-то юными созданиями вроде тебя.
Думаю, твоя мать, когда она была твоих лет, была очень на тебя похожа. Конечно, она была немного выше. Я помню, что в то время ее тело было очень вытянутым и стройным. Мне тогда казалось, что все это очень даже неплохо.
У меня есть весомая причина вспоминать, каким было тело твоей матери. Мы с нею впервые встретились именно как тела. Поначалу не было ничего, кроме наших нагих тел. Они у нас были, и мы это отрицали. Может, на этом фундаменте и следовало строить, но мы были слишком невежественны и малодушны. Именно из-за того, что произошло между мною и твоей матерью, я и загнал сюда самого себя без одежды и принес Девино изображение. Я хочу, чтобы ты осознала, не знаю как, но осознала, что тело свято.
Голос его стал мягким, голос будто бы уводил куда-то вдаль, и он убрал руку с ноги дочери и коснулся ее щек, а потом волос. В сущности, в эту минуту он занимался с ней любовью, и она в какой-то мере подпала под его влияние. Он потянулся и крепко схватил ее за руку.
— Видишь ли, мы встретились в доме общего друга, твоя мать и я. Я годами не задумывался об этой встрече до того самого дня, когда несколько недель назад я вдруг полюбил другую женщину, и все же она так ясно представляется мне сейчас, как будто все происходит здесь, в этом доме, в эту самую ночь.
Эта самая вещь, о которой я тебе сейчас хочу рассказать во всех подробностях, произошла прямо здесь, в этом городе, в доме человека, который был в то время моим другом. Теперь он умер, но тогда мы с ним были неразлучны. У него была сестра, на год младше его, и она мне нравилась, и мы подолгу гуляли с нею вдвоем, но все-таки между нами не возникло влюбленности. Потом она вышла замуж и уехала из города.
И была еще другая молодая женщина, та самая, которая теперь стала твоей матерью, — она собиралась приехать в дом моего друга, чтобы навестить его сестру; они жили на другом конце города, а мои отец и мать уехали в гости, так что я тоже получил приглашение к ним домой. Это должен был быть какой-то особый случай. Приближались рождественские праздники, намечалось много вечеринок, танцевальных вечеров.
То, что произошло между твоей матерью и мной, было так непохоже на то, что происходит между мной и тобой здесь, сегодня, — сказал он резко.
Он снова немного разволновался и решил, что лучше всего встать и походить. Выронив руку дочери, он вскочил на ноги и несколько минут нервно расхаживал по комнате. Все происходящее, и изумленный ужас перед ним, который то исчезал, то снова появлялся в глазах дочери, и безжизненное молчание жены — из-за этого задуманное исполнить было куда труднее, чем он мог вообразить. Он глядел на тело жены, безмолвно и недвижно распростертое на кровати. Сколько раз он уже видел это же самое тело, лежащее в той же позе. Она уже так давно покорилась ему — и с тех самых пор оставалась покорной его внутренней жизни. Метафора «океана безмолвия», сотворенная его разумом, так хорошо шла к ней. Она всегда хранила безмолвие. У жизни она выучилась в лучшем случае привычке к полуоскорбленной покорности. Даже когда она говорила с ним. она на самом деле не говорила. Как же странно, в самом деле, что Натали из глубин своего молчания может сказать ему так много, между тем как он и эта женщина за все годы, проведенные бок о бок, не сказали друг другу ничего, что в действительности касалось бы их жизней.
Он перевел взгляд с неподвижного тела старшей женщины на младшую и улыбнулся. «Я могу войти в ее дом, — подумал он, ликуя. — Она не может запереться от меня, она не хочет запереться от меня». Было что-то такое в лице его дочери — он мог читать по нему обо всем, что происходит в ее голове. Младшая женщина смотрела теперь на Деву, и ясно было, что тупой страх, всецело ею завладевший, когда ей так бесцеремонно приказали войти в комнату и перед ней принялся расхаживать обнаженный мужчина, начал ослаблять свою хватку. Она размышляла против собственной воли. Вот он, этот мужчина, ее собственный отец, он голый, как зимнее дерево, он движется по комнате и время от времени останавливается поглядеть на нее; тусклый свет, Дева и свечи, что обрамляют ее своим пламенем, фигура матери, лежащей на постели. Отец пытается рассказать ей какую-то историю, и она хочет ее услышать. Каким-то образом она касается и ее, какой-то сокровенной части ее существа. Ясно как дважды два, что история эта не годится, так невыносимо, страшно не годится, чтобы ее рассказывали, чтобы она ее слушала, но она хотела услышать ее прямо сейчас.
«В конце концов я оказался прав, — подумал Джон Уэбстер. — То, что здесь происходит, женщину возраста Джейн может сотворить заново или полностью разрушить, но в конце концов все получится как надо. В ней тоже прячется жилка жесткости. Теперь
