Вот чему я учился и чему выучился. В университетах Соединённых Штатов, Германии и Франции имеется строго отмеренный объём знаний, историю которого послушный, прилежный студент может выучить, и если он к тому же умный, может добавить главу-другую. Но если у него возник вопрос или какая-либо потребность, то там не так-то легко найти ответ. Во всяком случае, в плане этики все университеты смогли предложить мне лишь долгую историю того, что люди думали о добре и зле.
Ясчитал себя готовым отправиться на родину и читать лекции в вузах о следовавших друг за дружкой системах этики, я конечно же мог получить степень по своей специальности и писать учебники для американских школ с немецкой основательностью и французской аккуратностью. Но мне не хотелось этого, такая карьера не привлекала меня, мне хотелось обнаружить некоторую основу научной теории этического поведения. А этого я не мог. У французов, как и у немцев, её не было. Лучшее, что я смог вынести из своих научных блужданий, так это веру, которая, пожалуй, была только надеждой на то, что когда появится наука психология, наука социология и наука биология, когда мы сможем познать, как человек рождается, воспитывается, что его волнует, и к чему он стремится, только тогда мы, вероятно, сумеем разработать программу направления его поведения. К примеру, исходя из посылки, что человек - это эволюционирующая особь, можно сказать, что все действия, личные и общественные, способствующие развитию, - хороши, а любое поведение и условия, тормозящие рост - плохие. Я принял это в качестве общего руководства для себя, но чтобы сделать его научным, биологии нужно доказать наличие эволюции и дать её описание, психологии нужно проявить возможности человека, социология должна провести исследование влияния окружающей среды на психологию человека, и даже тогда людям нужно знать о возможностях своего роста и выбирать из них.
Рассуждая об этих и других обширных, великих проблемах в студии Луиса Лёба, где он учил меня живописи, разрешая мне смотреть, как он пишет, я научился живописи гораздо меньше того, чему он научился в чтении, но кое-чему я всё-таки научился.
Я понял, что научиться писать не смогу, если не буду писать сам. Сам Лёб не научился литераторству, он научился только читать, а я лишь научился читать живопись, ну хоть немного. И выяснилось, что это вовсе не то, чего мне хотелось; в живописи мне хотелось не только почувствовать, что это такое, но и познать, что значит писать. А этого я не мог сделать без практики. Поразмыслив таким образом, я попробовал приложить это к этике. Без практики нельзя получить даже философской этики, вначале надо изучить мораль. И я решил для себя, что мне нужно бросить университеты, заняться бизнесом или политикой и выяснить, что делают люди на практике и почему, а не то, что думают об этом мыслители.
И это не было переворотом. Я уже во всяком случае почти завершил своё образование, жена уже работала над романом, который, как она поняла, не имел никакого отношения к той психологии, которую она так добросовестно изучала, а основывался на её собственных ощущениях личностей и опыта. Поедем домой. Я хотел съездить на несколько месяцев в Лондон, чтобы позаниматься в Британском музее, её мать, пережив все исторические эпизоды в церквах, дворцах, тюрьмах и на площадяхПарижа и большей части Европы, тоже хотела побывать в Лондоне, а Жозефине хотелось отдохнуть. Как только год в Париже истёк, они отправились в Лондон, а я бросился в Германию, чтобы навестить Иоханна, который в то время лечился от туберкулёза в одном удалённом месте, доехать куда можно было только со многими пересадками, при этом надо было в определённой степени владеть немецким. И я заметил, что я владеюим достаточно хорошо. Когда я уезжал из Германии, разговорный язык у меня был довольно коверканый, в Париже я вовсе не разговаривал на нём, не встречал немцев и не произнёс ни слова на их языке. И вот теперь, после года общения только на французcком и английском, я болтал по-немецки как абориген. И Иоханн заметил это.
- И где же, - воскликнул он, встретив меня на станции, - где же ты научился так хорошо говорить по-немецки?
Очевидно мозг подобен мускулам. Пока его тренируют, он вроде бы и не очень быстро осваивает требуемые качества, он как бы перенапрягается, как это было со мной в течение двух лет, когда я постоянно был вынужден говорить по-немецки.
Нотолько дайте ему отдохнуть, как это делают спортсмены со своим телом, и поток крови и рост получают необходимое время для того, чтобы создать то, что требуется. Как бы там ни было, после двух лет практики и года полного забвения я стал говорить по-немецки бегло, легко и с удовольствием.
Но и для меня была довольно приятная неожиданность. Иоханн выглядел хорошо, так хорошо, как никогда. Он так настойчиво взывал ко мне, что я стал опасаться, что его дела плохи, но нет, его высокая прямая фигура и сильное, волевое лицо были так же энергичны и выразительны, как и прежде. Мы прошли пешком по длинной дороге до его гостиницы, там он познакомил меня со своими новыми друзьями, прочими пациентами, и в течение недели я жил их довольно приятной жизнью на свежем воздухе при солнечном свете. Как-то Иоханн спросил меня, как делаются завещания на стипендии в американских университетах, как зовут моего отца, сколько ему лет, где он родился, какая девичья фамилия моей матери, и затем попросил меня, в случае, если с ним что-нибудь произойдёт, приехать в Германию и сделать то, что он попросит.
Я не стал обещать просто так. Поразмыслив, я ответил, что по приезде в Америку я вероятнее всего устроюсь на работу, буду занят и вряд ли смогу свободно бросить дело и приехать в Германию. Но если он, учитывая это, всё же просит меня, то тогда обещаю. Его это вроде бы удовлетворило, он был даже доволен, но больше ничего не сказал. На прощанье мы хорошо провели с ним вечер, и я уехал с чувством, что у него впереди много счастливых, здоровых лет, которые он собирался провести в Италии за изучением истории искусств, как он и планировал это.
Я вернулся к Жозефине и её матери в Лондон. Стал заниматься в Британском музее и ходить на экскурсии с г-жой Бонтеку, которая оказалась информированным гидом с воображением, жена пыталась пристроить куда-нибудь рукопись своей книги, и все вместе мы занимались покупками, так как главным образом нас в то время занимало возвращение домой. Я шил себе на заказ модные одежды для того, чтобы начать новую жизнь: утренние костюмы, вечерние костюмы, спортивные костюмы и даже деловые костюмы, и шляпы: высокие, низкие, мягкие и твёрдые, все на английский манер, самые последние модели. Был даже пиджачный костюм и фуражка для парохода.
Когда я прохаживался по палубе корабля, который вез меня "домой" на работу и к действительности жизни, я выглядел прекрасно, блестяще одет и образован, американский парень двадцати шести лет, разодетый как англичанин и напичканный культурой американских и европейских университетов.
К счастью, я вовсе и не подозревал, что представлял собой милого, настоящего американского олуха, которому вот-вот придётся полностью переучиваться всему, и который не справится даже с этим.
