- Знаю, - ответил я, - он мне говорил.
- Жарко, не правда ли? У нас всегда так в августе.
- Да, действительно.
Кампилли дружески приветствует меня, причем так, словно мы видимся впервые после моего возвращения. Клуб есть клуб, публичное место-это публичное место. Я не говорю уже о том, что во время нашей утренней встречи Кампилли чувствовал себя неловко. Теперь всякая скованность исчезла. Он понял, что те упреки, которые можно было ему предъявить, я уже предъявил, а те, что по первому разу не сорвались у меня с языка, никогда уже не сорвутся и я забуду о них. Увидев меня, он встал из-за стола и раскрыл объятия; потом велел лакею подать кофе, потянулся к шкафчику за вином, а мне вручил листок бумаги, над которым как раз и сидел, когда я вошел.
- Возьми. Я для тебя приготовил. Вот эта стандартная форма.
Я прочитал. Она действительно была краткой. В бумаге говорилось, что такой-то адвокат папских трибуналов считает для себя честью уведомить "достопочтеннейшую канцелярию Священной Римской Роты", что избрал местожительство на территории торуньской епархии, о чем уведомляет также епископа той же торуньской епархии. Слова епархия "toruniensis" '[Торуньская (лат.)] повторялись еще раз в низу стандартной формы, ниже подписи, как бы подчеркивая, что заявление подано от лица адвоката папских трибуналов, проживающего на территории именно данной епархии.
- Уф! - сказал я. - Кратко, а в общем все одно и то же.
Кампилли с улыбкой возразил:
- Такова уж по традиции эта форма. И радуйся, что краткая, не переутомишься в жару.
Тем не менее из-за жары я просидел над ней с полчаса.
Кампилли поставил на письменный стол пишущую машинку и потребовал, чтобы я сперва написал начерно-тогда получится чище. Затем посмотрел письмо, переписанное набело, похвалил. Я тоже был доволен-главным образом потому, что канцелярский бланк с подписью отца, после того как я заполнил его текстом, казался менее измятым, чем раньше.
- Ну, ступай с богом, - сказал Кампилли. - И поточнее узнай в секретариате монсиньора, когда тебе надо прийти за ответом. Да поторопи их!
Перед виллой стояла роскошная "альфа-ромео" Весневича. За рулем-он. В машине-никого.
- О, вы вернулись! - говорит он. - А мы все тут вас разыскивали.
- Вы тоже? - недоверчиво спрашиваю я.
- По поручению тестя, да и тещи. Я пытался до вас дозвониться. Куда вы теперь направляетесь?
- С письмом в Роту.
- Я вас подвезу. А когда отдадите письмо, какие у вас планы?
- Никаких.
- В таком случае предлагаю прокатиться к морю. Страшно жарко! Все порядочные люди давно уехали из Рима. По городу слоняются только слуги церкви, полиция да туристы.
- Ну и люди вроде нас с вами, - засмеялся я.
- Правильно! То есть вроде вас, вы ведь клиент церкви, а я отлично подхожу под одну из трех названных категорий. Причисляю себя к слугам церкви!
- Это что-то новое. Я не знал.
- Никакая работа не унижает человека.
Он остановил машину. Огромный дворец Канчеллерия отбрасывал тень на площадь. Я вбежал в ворота, после чего, свернув влево, поднялся по большим ступеням, лестничным площадкам, коридорам и постепенно сужающейся лестнице на знакомый мне четвертый этаж. В приемной тот же самый служитель. В секретариате тот же самый невысокий молодой священник у заваленного папками стола. Я подал священнику конверт и прерывающимся от волнения голосом спросил, когда могу рассчитывать на ответ. Он словно не расслышал и лишь после того, как вынул письмо из конверта и поднес его к своим близоруким глазам за толстыми стеклами, встал и сообщил, что за ответом я могу явиться послезавтра.
- На всякий случай все-таки сперва позвоните мне, - сказал он. - Чтобы не утруждать себя зря в такую жару. Вот мой номер.
Он дал мне номер своего телефона и проводил до дверей. На прощание протянул руку. Помятуя, что Кампилли рекомендовал мне нажимать, я сказал:
- Через несколько дней вы закрываете свою канцелярию, а я, как вам, быть может, известно, приехал в Рим специально по этому делу из очень далеких краев.
Он перебил меня:
- Я знаю. Понимаю. Не для того монсиньор Риго поручил мне разыскивать вас по всему Риму-и в вашем пансионате, и через синьора Кампилли, - чтобы отпустить с пустыми руками.
Будьте спокойны.
- Спасибо, - сказал я. - Не откажите также передать монсиньору Риго мою нижайшую благодарность.
- Обязательно, - пообещал молодой священник.
Внизу стояла машина, но Весневича не было. Я огляделся вокруг. Нет и нет! Зато на противоположной стороне я увидел вывеску бара, которая мгновенно вызвала у меня одноединственное желание: кофе, кофе! После чистого, освежающего воздуха Ладзаретто у меня уже начинала кружиться голова от римской духоты. К тому же день выдался исключительно знойный. В глубине бара сидел возле телефона Весневич. Как только я появился, он сразу закончил разговор.
- Вот и он! Так спускайся. Мы сейчас за тобой заедем.
После чего, обращаясь ко мне:
- Захватим с собой одну девочку. Будет веселее.
Затем:
- Вы долго меня искали?
- Нет. Совсем недолго. Мне только хотелось бы выпить кофе.
Он-кассирше:
- Один кофе для этого синьора.
Я:
- Нет, не надо. Дама, которой вы звонили, ждет.
- Ну и пусть ждет.
Я залпом выпил кофе, и мы вернулись к машине. Я шел, обгоняя Весневича, он не торопился. Зато, сев за руль, сразу развил скорость, от которой душа холодела, и так яростно срезал повороты, что шины издавали протяжный визг. Мы неслись вдоль Тибра, проскочили мимо больницы на острове, где лежал Малинский, а потом свернули налево через Палатинский мост и помчались в обратную сторону. Одна улочка. Другая. Наконец на третьей, самой узкой, мы внезапно остановились. Сандра! Нет, не Сандра, а ее кузина, так на нее похожая. Мы усадили ее между нами и-в путь.
- Это Антонелла, - сказал Весневич, когда мы уже двинулись.
Она:
- Мы знркомы.
Весневич:
- Откуда же?
- Мы вместе были в Остии. Ты привез синьора. Не помнишь разве?
- Ах, правда.
На этот раз, однако, мы нс поехали в Остию. Весневич не пожелал. Скучно! Толкотня! Впрочем, он не ста.;) подробно объяснять, почему принял такое решение, и вез нас, куда хотел.
Мы только заехали на виа Авеццано за моим купальным костюмом. Полчаса спустя-Фиумичино, я узнал его! Мы переоделись в кабинах и наняли лодку. Так снова вздумалось Весневичу. Он не собирался утомлять греблей ни нас, нк себя. Просто предложил отплыть подальше от берега.
- Будет тише, спокойнее, чище, - сказал он.
Чище было в самом деле. А что касается тишины и спокойствия, то не вполне, потому что Весневич купался весело.
Баламутил вокруг себя воду или бил по ней руками, обдавая нас фонтаном брызг. Вскоре он бросил эту забаву и занялся другой:
давал уроки плавания Антонелле. В конце концов Весневич помог ей влезть в лодку, а мне предложил пуститься с ним дальше вплавь. Я охотно согласился. Вода была чудесная, и я забыл здесь о раскаленном, душном городе. Спустя двадцать минут, оставив берег позади на добрый километр, мы задеваем ногами песок, вода доходит до икр. Садимся.
- Здесь человек возрождается, - говорит Весневич. - Чертов Рим надоел мне до колик. Летом тут жить невозможно! К счастью, через несколько дней конец. Вы, кажется, тоже заканчиваете свое дело и трогаетесь из Рима?
- Да.
- А что слышно в "Ванде"? Малинскому лучше?
- О, вы знаете, что он болен?
- Мы все знаем. Скверная история. Очень тяжелая.
- Болезнь?
- Причина болезни.
- Не понимаю, о чем вы говорите.
- Я говорю о том, про что трубит весь наш эмигрантский мирок: Малинскому не повезло в делах, и от волнения его свалил сердечный приступ.
Тогда я вспомнил, что Малинский рассказывал мне о своих торговых операциях. Церковным учреждениям, главным образом монашеским орденам, присылали из разных стран многочисленные дары: одежду и продовольствие, не подлежащие обложению пошлиной при условии, что их используют только данные учреждения. Но им больше нужны были деньги-вот причина нелегальных торговых сделок, которыми занимался Малинский на положении посредника.
- Засыпался, бедняга, - сказал Весневич, - на какой-то большой партии зерна. Теперь ведется следствие.
- Церковное?
- Нет. Обычное. Прокурорское.
- Пора возвращаться, - сказал я. - Нас зовет кузина вашей жены.
Я поднялся, но Весневич не шевелился. Он встал только после того, как увидел, что к лодке приблизились какие-то мужчины и пытаются ухватиться за борт. Мы пробежали часть дороги по отмели. А когда она кончилась, стали соревноваться, кто доплывет первым. Незнакомцы, осаждавшие Антонеллу, исчезли. Я запыхался, и Весневич подсадил меня в лодку. Зато к веслам он не рвался, и мне с итальянкой пришлось грести. Через несколько минут мы доплыли до берега, оделись. В машине посовещались, куда же теперь ехать. Весневич и слышать не хотел о том, чтобы провести вечер в Фиумичино-шумно, никакого блеска.
