же умрет! Умрет от ужаса и стыда, увидев наши трущобы и больницы. Как ты можешь идти на такой риск с Элладор? Тебе нужно тактично ей об этом рассказать, прежде чем она примет окончательное решение.
Джефф был прав. Мне следовало гораздо откровеннее, чем раньше, поведать ей обо всем, чего мы должны стыдиться. Однако очень трудно преодолеть непонимание и все различия между их жизнью и нашей. Я попытался.
— Послушай, дорогая, — сказал я ей. — Если ты и вправду хочешь отправиться со мной ко мне на родину, тебе нужно заранее быть готовой ко многим потрясениям. Моя страна — не такая красивая, как ваша. Я о городах, о цивилизованной ее части. Конечно же, дикая природа прекрасна.
— Мне понравится все, — ответила она, посмотрев на меня лучащимся надеждой взглядом. — Я понимаю, что твоя страна не такая, как наша. И вижу, насколько монотонной вам должна казаться наша тихая жизнь, и насколько разнообразной должна быть она у вас. Наверное, дело в биологических изменениях, о которых ты мне говорил, происходящих при участии второго пола: гораздо более быстрое развитие, постоянные перемены и новые возможности для роста.
Я рассказывал ей о новейших биологических теориях пола, и Элладор была глубоко убеждена в неизбежных преимуществах наличия двух полов, в превосходстве мира, где присутствуют мужчины.
— В одиночку мы сделали все, что смогли. Возможно, у нас что-то получилось лучше, однако у вас там целый мир, самые разные народы, долгая и богатая история и великолепные новые знания. О, как же мне хочется поскорее все это увидеть.
И что я мог сделать? Я подробно и многословно объяснял ей, что у нас есть нерешенные проблемы, что у нас присутствуют мошенничество и коррупция, пороки и преступность, болезни и безумие, тюрьмы и больницы. Это произвело на нее не большее впечатление, как если бы туземцу из тропиков рассказывали о температуре за Полярным кругом. Она умом понимала, что все перечисленное выше — это плохо, но прочувствовать это не могла.
Мы без малейших трудностей стали воспринимать жизнь в Женландии как нормальную, поскольку она и была нормальной, и никто из нас не возмущался всеобщим здоровьем, покоем и счастливым трудом. А ненормального, к которому мы, к сожалению, хорошо привыкли, она никогда не видела.
Ей больше всего хотелось лицезреть две вещи: дивные отношения в браке и прекрасных женщин, являющихся матерями и никем больше. После этого ее живой пытливый ум хотел повидать жизнь нашего мира.
— Мне так же не терпится отправиться в путь, как и тебе, — утверждала она. — А ты, наверное, безумно скучаешь по дому.
Я уверял ее, что в таком раю, как их страна, никто не может скучать по дому, но Элладор и слышать ничего не хотела.
— О да, я знаю. Это как крошечные тропические островки, о которых ты мне рассказывал, сверкающие, как драгоценные камни в огромном синем море… Как же мне хочется увидеть море! Островок может цвести, как райский сад, но человек всегда хочет вернуться домой, в свою большую страну, разве нет? Даже если в ней что-то и плохо?
Элладор прямо рвалась в дорогу. Но чем меньше времени оставалось до нашего отъезда, когда мне придется вместе с ней вернуться в «цивилизацию» после их чистоты, покоя и красоты, тем больший меня охватывал страх, и тем большее я пытался ей объяснить.
Разумеется, сначала я скучал по дому, пока мы находились в заточении и до того, как у меня появилась Элладор. И, конечно, я поначалу в своих описаниях несколько идеализировал свою родину и ее обычаи. К тому же я всегда принимал некие отрицательные черты как неотъемлемую часть нашей цивилизации и никогда о них не распространялся. Даже когда я пытался рассказать ей о самом худшем, кое-что я не вспоминал. А когда она все это увидела, эти вещи тотчас произвели на нее такое впечатление, какого никогда не производили на меня. И вот теперь, в своих попытках все объяснить, я начал воспринимать реалии обеих стран гораздо острее, нежели прежде, и видеть болезненные язвы своей родины и дивные достижения их края.
Скучая по обществу мужчин, мы, естественно, скучали по довольно значительному аспекту жизни и подсознательно полагали, что у них дело обстоит так же. Мне понадобилось много времени, чтобы понять — а Терри этого так и не понял, — насколько мало этот аспект значил для них. Когда мы говорим мужчины, мужчина, мужественно, мужественность, проговаривая всю «мужскую парадигму», то в нашем сознании возникает огромная неясная картина мира со всей его разнообразной деятельностью. Вырасти и «стать мужчиной», «вести себя по-мужски» — значений и оттенков великое множество. Это наше представление о жизни наполнено марширующими колоннами мужчин, перестраивающимися шеренгами, долгими шествиями мужчин. Мужчин, ведущих корабли в неведомые моря, покоряющих неизвестные горы, объезжающих лошадей, пасущих стада, пашущих, сеющих и жнущих. Мужчин, трудящихся в кузницах и у мартеновских печей, работающих в шахтах, строящих дороги, мосты и величавые соборы, управляющих огромными предприятиями, преподающими во всех колледжах, проповедующих во всех церквах. Мужчин везде, делающих все — «большой мир».
А когда мы говорим Женщины, то подразумеваем Самок — секс.
Однако для этих женщин с их ничем не нарушаемым поступательным движением цивилизации на протяжении двух тысяч лет слово «женщина» вызывало в сознании всю огромную картину мира, созданную ими в процессе общественного развития, а слово «мужчина» означало для них только «самца» — секс.
Мы прожили там больше года. Мы изучили их ограниченную узкими рамками историю с ее прямым, плавным и восходящим движением, стремившуюся к вершинам и набиравшую темп до теперешней удобной и спокойной жизни. Мы немного познакомились с их психологией, куда более широкой отраслью знаний, нежели история, однако не смогли глубоко в нее вникнуть. Теперь мы привыкли смотреть на женщин не как на самок, а как на людей — самых разных и выполняющих самую разную работу.
Внезапный срыв Терри и их жесткая реакция на него в новом свете показали нам их настоящую женственность. Это мне ясно и недвусмысленно высказали и Элладор, и Сомель. Ощущения были одинаковые — брезгливое отвращение и ужас, которые испытываешь от дерзкого богохульства.
Они не имели
