солнце и озарённых скалах, и тут в ней поднялось такое непреодолимое желание пойти туда, снова очутиться там, что она тут же вскочила и побежала к дедушке, который сидел на своём резном стуле в сарае.
– Дед, – закричала она ещё издали, – пожалуйста, пойдём с нами завтра на луга? О, там, наверху, сейчас так хорошо!
– Договорились, – согласился дедушка. – Но за это дочка тоже должна сделать мне одно одолжение: пусть сегодня вечером постоит на ногах как следует.
Ликующая Хайди вернулась к Кларе с хорошей новостью, и та пообещала стоять на ногах столько, сколько потребует дедушка, потому что она сильно обрадовалась завтрашнему походу на чудесные горные пастбища. Хайди так ликовала, что бросилась навстречу Петеру, как только он показался с гор вечером.
– Петер, Петер! Завтра мы тоже пойдём в горы и останемся там на целый день!
Вместо ответа Петер что-то прорычал, словно раздражённый медведь, и со злостью замахнулся хворостиной на ни в чём не повинного Щегла, шагавшего рядом с ним. Но проворный Щегол вовремя заметил движение. Он высоко подскочил и перепрыгнул через Снежинку, так что удар хворостины пришёлся в пустоту.
В этот вечер Клара и Хайди, полные чудесных предвкушений, улеглись в свои красивые кровати и были так захвачены планами на завтра, что решили всю ночь не спать и всё время разговаривать, пока не настанет время, когда уже можно будет вставать. Но едва они коснулись головой подушек, как разговоры вдруг смолкли. Клара увидела во сне огромное поле небесной синевы, настолько густо оно было усеяно сплошными голубыми колокольчиками. А Хайди слышала крик беркута в вышине, зовущего ее: «Ко мне! Ко мне! Ко мне!»
Происходит то, чего никто не ждал
На другое утро ни свет ни заря Дядя вышел из хижины и огляделся вокруг, чтобы узнать, каким обещает быть день. На высоких вершинах гор лежал красновато-золотой отблеск утренней зари; свежий ветер начал раскачивать ветви елей; солнце должно было взойти с минуты на минуту.
Старик ещё немного постоял, благоговейно наблюдая, как вслед за высокими вершинами начинают золотиться зелёные холмы, потом из долины тихонько уползают тёмные тени, а их место занимает свет зари – и вот уже всё сверкает в утреннем золоте. Солнце взошло.
Дядя выкатил из сарая кресло-каталку, поставил его перед хижиной, приготовив для путешествия, а сам вошёл в дом, чтобы разбудить детей и сказать им, какое чудесное утро проснулось.
Как раз в это время снизу поднялся Петер. Его козы не осмеливались, как было прежде, подходить к нему близко и поднимались в гору на расстоянии от него; чуть что они пугливо разбегались врассыпную, потому что Петер каждую минуту раздавал удары направо и налево без малейшего повода, словно бесноватый, и там, куда он ступил, хорошего ждать не приходилось.
Петер достиг к этому дню точки кипения гнева и злости. Уже несколько недель Хайди не было с ним рядом, как он привык и как бывало раньше. Когда утром он поднимался сюда, из дома всякий раз выносили чужую девочку, усаживали её в кресло, и Хайди хлопотала вокруг неё, больше ничего и никого не замечая. А вечером, когда спускался с пастбищ, кресло с хозяйкой всё ещё стояло в ельнике, и Хайди была целиком занята ею. За всё лето она ни разу не уходила с ним на пастбища, и вот сегодня наконец собралась пойти, но ведь и там она целый день проведёт с этим креслом и этой чужой девочкой. Петер знал это наперёд, и это раскалило его ярость добела. Тут он взглянул на кресло, гордо возвышающееся на своих колёсах, и усмотрел в нём своего смертельного врага, который причинил ему столько горести, а сегодня готовился причинить ещё больше. Петер огляделся – вокруг всё было тихо, не видно ни души. Он словно дикарь набросился на кресло и толкнул его со всей своей озлобленной силы в сторону склона так, что кресло улетело под гору и мгновенно скрылось с глаз.
Тут Петер ринулся по альму в гору так, будто у него выросли крылья, и не дал себе ни одной передышки, пока не добежал до большого куста ежевики, за которым мог укрыться, потому что не хотел попадаться Дяде на глаза. Но ему очень хотелось увидеть, что поделывает кресло там, внизу, а куст, растущий на выступе горы, как раз давал такую возможность. Петер, выглядывая из-за него, мог видеть перед собой весь альм, а если появится Дядя, мог укрыться за кустом полностью. Так он и сделал, и что же предстало его взору! Далеко внизу кубарем катился его враг, подгоняемый нарастающей силой разгона. Кресло то и дело переворачивалось, потом сорвалось с большой высоты, его сильно ударило оземь, и теперь оно неслось навстречу своей гибели.
Обломки разлетались от него во все стороны: подлокотники, приступочки, клочья обивки – всё это неслось вниз уже отдельно от остова. Петер почувствовал такую бурную радость при виде этой картины, что с ликованием подпрыгнул. Он громко смеялся, он топал ногами от блаженства, он проскакал победный круг вокруг куста, а когда вернулся на прежнее место, снова глянул под гору. Раздался новый крик радости, последовали новые прыжки и пляски вокруг куста. Петер был вне себя от удовольствия при виде гибели врага. Теперь чужой девочке придётся уехать, потому что она лишилась средства передвижения. Хайди снова останется одна и будет ходить с ним на пастбища, а утром и вечером – ждать его прихода, и всё опять пойдёт по-старому. Но Петер не подумал о том, что́ бывает с тем, кто совершит зло, и что́ за этим следует.
Тут из хижины выпорхнула Хайди и побежала к сараю. Вслед за ней вышел дедушка, неся на руках Клару. Дверь сарая стояла широко распахнутой, поэтому сарай просматривался насквозь, освещённый солнцем до самого дальнего уголка. Хайди заглянула туда и сюда, побежала за угол, снова вернулась – на её лице отражалось недоумение. Тут подошёл дедушка.
– Что такое? Это ты укатила кресло, Хайди? – спросил он.
– Я его как раз везде ищу, дед, а ты сказал, что оно стоит у двери сарая, – сказала девочка, не переставая озираться.
Ветер между тем усилился, он принялся громыхать дверью сарая и крепко ударил её о стену.
– Дед, это сделал ветер, – догадалась Хайди, и глаза её блеснули от такой догадки. – О, если он укатил кресло до Деревушки, то назад его получишь не скоро, и мы не сможем пойти в горы.
– Если оно укатилось туда, то назад его не получишь вовсе, потому что оно развалилось на сто кусков, – сказал дедушка, заходя за угол и глядя вниз под гору. – Однако как же это странно, – добавил он, прослеживая крюк, который пришлось сделать креслу, чтобы обогнуть угол хижины.
– О, как жаль, мы не сможем пойти ни теперь, ни, может, вообще никогда, – стенала Клара. – Теперь мне наверняка придётся ехать домой, если у меня здесь не будет кресла. О, как жаль! Как жаль!
Но Хайди с надеждой подняла на дедушку глаза и сказала:
– Правда же, дед, ты ведь что-нибудь придумаешь, чтобы не получилось так, как говорит Клара, и чтобы ей не пришлось уезжать домой?
