время, — тихо ответила она. — Это моя контора.
— Сегодня вечером, — взволнованно проговорил он. — Сегодня же вечером я спущусь, когда все вокруг стихнет. Мне так много нужно тебе сказать, Мэри.
— Очень хорошо, — отозвалась хозяйка. — Двадцать восьмой номер, Джо.
Она отвернулась.
Мистер Бердок вышел на улицу, держа в руке незажженную сигару.
— Вот черт! — выругался он. — Черт побери! Вот это спокойствие. А тут этот старый дурак! Ни за что бы не подумал, если бы не прошел мимо.
Мэри Камерон была крепкой длинноногой девчонкой, когда Бердок стал поставлять товары ее отцу, владельцу лавки в канзасской глубинке. Родившаяся и воспитаная на ранчо, Мэри росла энергичным и независимым ребенком, она неторопливо продавала ножи, крученые шелковые нити, писчую бумагу и картошку, чтобы помочь отцу.
Отец ее был свободомыслящим человеком, обладал острым и проницательным умом, но страдал от недостатка образования, отчего суждения его отличались противоречивостью. Он учил дочь думать своей головой, что она и делала; действовать согласно своим убеждениям, чему она и следовала; более всего ценить свободу и священные права личности, как она и поступала.
Но лавка разорилась, как до этого разорилось и ранчо. Скорее всего посещавшим лавку бездельникам доводы старика Камерона казались слишком резкими; возможно, его свободомыслие отвращало их. Когда Бердок снова увидел Мэри, она работала в одном из ресторанов Сан-Франциско. Мэри вообще его не помнила, но он был знаком с ее тамошней подругой, от которой узнал о переезде Мэри в Калифорнию: о провале торговли апельсинами и грейпфрутами, о внезапной кончине мистера Камерона, о самоуважении Мэри и ее деловитости.
— Дела ее уже неплохи, она поднакопила деньжат и при этом не зазнается! — говорила мисс Джози. — Хочешь с ней повидаться?
— Нет-нет, — ответил мистер Бердок, обладавший застенчивым характером. — Не надо, она ведь меня и не вспомнит.
Когда год спустя он случайно оказался в том ресторане, Мэри исчезла, а ее подруга намекала на жуткие вещи.
— Она сбежала с женатым мужчиной! — доверительно поведала Джози. — Он из Оклахомы, фамилия его Мейн. Один из этих «лекарей» — у него язык, что маслобойка. Уехала, и больше ни слуху, ни духу.
Мистер Бердок испытал острую жалость, и не только оттого, что знал Мэри, но и потому, что знал мистера Мейна. Так… когда же они впервые пересеклись? Когда тот был шустрым и речистым френологом в Цинциннати. Потом Бердок столкнулся с ним в Сент-Луисе: тогда он был хиромантом, а затем в Топеке, там «доктор Александр» подвизался гомеопатом. Похоже, терапевтические методы доктора Мейна менялись по обстоятельствам: ему приходилось лечить и кости, и мозги. А здесь, в Сан-Франциско, он произвел своего рода фурор: читал лекции и написал книгу о половом вопросе.
Чтобы Мэри Камерон, с ее здравомыслием и жизнестойкостью, да сбежала с таким человеком!
Однако мистер Бердок продолжал колесить по стране, и где-то года через четыре снова встретил Мэри в новой гостинице в Сан-Диего. Теперь она была миссис Мэри Мейн, вела дела по своему предприятию и отправила маленькую дочь в хорошую школу.
Он ничего не сказал — ни ей самой, ни о ней. Она занималась своими делами, а он — своими. Однако в очередной раз оказавшись в Цинциннати, он без труда разузнал, что миссис Александр Мейн и ее трое детей оказались в чрезвычайно бедственном положении.
О мистере Мейне он ничего не слышал многие годы — до нынешнего дня.
Бердок вернулся в гостиницу и подошел к боковому окну, где располагалась контора. Пока никого. Принявшись жевать резинку, чтобы успокоиться, потому что табачный дым мог его выдать, Бердок нарочно задвинул складной стул под самый развесистый розовый куст и устроился там — пусть колется, зато его не видно.
— Не мое это дело, однако надо выяснить, что да как, — пробормотал он.
Хозяйка появилась примерно без четверти десять — как всегда, строгая, подтянутая и спокойная. Она присела у лампы с шитьем в руках. Миссис Мейн сшила много дивных вещиц, но никогда их не носила.
«Если бы только видеть, на что она смотрит — я бы сразу уловил, что к чему», — думал мистер Бердок, время от времени тайком заглядывая в окно.
Внутренним взглядом миссис Мейн смотрела на свою жизнь и оценивала ее со спокойствием беспристрастного судьи.
Бесстрашная, независимая девушка, любившая отца, но признававшая его слабости, она стала жить самостоятельно примерно в двадцать лет, увидев в сиротстве прежде всего свободу. Мать она едва помнила. Она не пользовалась успехом у молодых людей, которых встречала при ведении дел, холодно отвергала мимолетные ухаживания и в глубине души решила не выходить замуж, по крайней мере до тех пор, пока не станет что-нибудь из себя представлять. Она трудилась, не покладая рук, следила за здоровьем, копила деньги и читала массу «прогрессивной литературы», которую так любил ее отец.
Потом появился человек, который тоже читал, учился, думал и чувствовал так же, как она, который разделял ее взгляды и «понимал» ее. (Вполне возможно, что так оно и было — ведь он обладал большим жизненным опытом.)
Постепенно ей стало нравиться его общество, она потянулась к нему. Когда он открылся ей как одинокий, не очень решительный и борющийся со всем миром человек, ей захотелось помочь ему. Наконец в порыве горькой откровенности он признался, что должен покинуть ее, что она стала для него смыслом жизни, но он вынужден с ней расстаться, что она — его свет и надежда, но он не свободен — и Мэри потребовала фактов.
Он поведал грустную историю, похоже, не виня никого, кроме себя. Однако в девушке вспыхнуло жгучее негодование по отношению к коварной женщине старше него, которая женила на себе неопытного юнца, выжала из него все, что он смог заработать, растоптала его идеалы и превратила его существование в раскаленную безжизненную пустыню. Она… но нет, он не станет очернять ту, что была его женой.
— Она не дает мне доказуемых и веских причин для развода, — сказал он Мэри. — И хватку не ослабит. Я сбежал, но она меня не
