чашку до краёв и поставил перед Хайди, а та с наслаждением впилась зубами в хлеб, размазав по нему сыр, который после поджаривания стал мягкий как масло; время от времени она запивала хлеб молоком. Всё вместе было вкусно, и выглядела Хайди очень довольной.
Когда с едой было покончено, дедушка отправился в козий хлев и стал наводить там порядок, а Хайди внимательно смотрела, как он сначала подмёл метлой пол, потом постелил свежей соломы, чтобы животные могли на ней спать; как потом пошёл в сарайчик, примыкавший к дому, и отпилил четыре палки одинаковой длины, потом обтесал дощечку, просверлил в ней отверстия и вогнал в них палки. Разом получился табурет, такой же, как у дедушки, только гораздо выше, и Хайди любовалась на этот предмет, онемев от удивления.
– Что это, Хайди? – спросил дедушка.
– Это мой стул, потому что он такой высокий. Раз – и готово! – сказал ребёнок, всё ещё в глубоком удивлении и восхищении.
«Соображает. Глаза на месте», – отметил дедушка про себя, обходя вокруг дома и осматривая его: там вбил гвоздь, там – другой, что-то укрепил на двери. И так переходил с места на место с молотком, гвоздями и деревяшками, что-то улучшая или устраняя – смотря по надобности. Хайди ходила за дедом хвостиком, с большим вниманием наблюдая за ним, и всё, что здесь происходило, ей было очень интересно.
Так подступил вечер. Шум в старых елях усилился, налетел порыв ветра, и в густых макушках засвистело и загудело. Эти звуки пришлись Хайди по сердцу настолько, что она развеселилась и принялась прыгать и скакать под елями. Дедушка стоял в дверях сарая и смотрел на ребёнка.
Тут раздался пронзительный свист. Хайди перестала прыгать, а дедушка вышел из сарая. Сверху под гору скакали козочки, словно за ними гнались. Погонял стадо Петер. С криком радости Хайди бросилась в гущу стада, приветствуя своих утренних подруг. Добежав до хижины, стадо остановилось, и от него отделились две красивые, стройные козы, одна белая, другая коричневая; они направились прямиком к дедушке и стали лизать его ладони, потому что он насыпал в них немного соли, как делал каждый вечер, встречая своих любимиц. Остальное воинство Петера ссыпалось дальше под гору. Хайди нежно гладила то одну, то другую козочку и прыгала вокруг них, чтобы погладить их и с другого бока.
– Они наши, дед? Они обе наши? Они пойдут в хлев? Они останутся у нас насовсем? – Хайди засыпа́ла деда вопросами, и тот едва успевал вставлять между её счастливыми восклицаниями неизменное «да-да».
Когда козы слизали своё лакомство, старик сказал:
– Поди принеси свою чашку и хлеб.
Хайди убежала в дом и мигом вернулась. Дед подошёл к белой козочке, надоил полную чашку молока, отрезал от каравая ломоть хлеба и сказал:
– Вот, поешь, а потом иди к себе наверх и ложись спать! Тётя Дета оставила для тебя узелок, там должна быть рубашка или что-то вроде того, он лежит внизу в шкафу, найдёшь сама, если тебе понадобится. А я должен ещё проводить козочек в хлев, так что спокойной ночи!
– Спокойной ночи, дед! Спокойной ночи… а как их зовут, дед, как их зовут? – крикнула девочка вдогонку старику, уводящему коз на ночлег.
– Белую зовут Лебеду́шка, а коричневую Медведу́шка, – отозвался дедушка.
– Доброй ночи, Лебедушка, доброй ночи, Медведушка! – крикнула Хайди погромче, потому что обе уже скрылись в хлеву.
Хайди уселась на скамью и принялась за свой хлеб, запивая его молоком, но сильным ветром её так и сдувало со скамьи, поэтому она быстро управилась и вошла в дом. Хайди взобралась на сеновал к своей постели, в которой тут же и уснула так крепко и сладко, как можно спать только на царском ложе. Некоторое время спустя – ещё не совсем стемнело – улёгся на свою лежанку и дед, потому что по утрам он всегда выходил с восходом солнца, а оно вставало над горами в эту летнюю пору очень рано.
Ночью поднялся такой сильный ветер, что от его порывов содрогалась хижина и скрипели стропила; в трубе гудело и стонало, словно кто-то рыдал, а старые ели за домом терзало с такой яростью, что некоторые ветки обламывались.
Среди ночи дед встал, бормоча:
– Как бы она там не испугалась!
Он поднялся на сеновал и подошёл к ложу Хайди. Луна, то скрываясь за тучками, то появляясь вновь, сейчас как раз заглянула в круглое слуховое окно и осветила Хайди. Девочке было жарко под тяжёлым рядном, и щёки у неё горели, но спала она спокойно и крепко, подложив под голову локоть, и, казалось, во сне видела что-то радостное, потому что всё её личико светилось довольством. Дед долго смотрел на мирно спящее дитя, пока луна снова не скрылась за тучами, тогда он вернулся на свою лежанку.
Ранним утром Хайди проснулась от громкого свиста. Она открыла глаза и обомлела: сквозь слуховое окно вливался золотой свет, и всё вокруг сияло – и её ложе, и душистый сеновал. Хайди удивлённо озиралась и не могла понять, где она. Но тут до неё донёсся низкий голос деда, и она разом всё вспомнила: и откуда приехала, и что теперь она у дедушки на горных пастбищах, а не у старой Урсулы. Урсула уже почти ничего не слышала и постоянно мёрзла, отчего всегда сидела либо у кухонного окна, либо в комнате у печки, поэтому и Хайди приходилось коротать время там же или где-то неподалёку, чтобы старуха могла видеть ребёнка, ведь слышать она уже не могла. Хайди всегда было тесно в доме, ей так хотелось побегать на воле. Поэтому она обрадовалась, проснувшись в своём новом жилище и припомнив, как много нового вчера здесь увидела. И ведь всё это она может увидеть и сегодня, в первую очередь Лебедушку и Медведушку. Хайди вскочила со своей постели и быстро надела всё то, что сняла с себя вчера, а было на ней совсем немного. Она спустилась по лестнице и выбежала из хижины. Там уже стоял со своим стадом Петер-козопас, а дед как раз выгонял из хлева Лебедушку и Медведушку. Хайди побежала ему навстречу, чтобы поздороваться с ним и с козами.
– А ты не хочешь пойти с ними на выпаса́? – спросил дедушка.
Это было Хайди как нельзя кстати, она так и подпрыгнула от радости.
– Но сперва умыться и привести себя в порядок, не то солнце тебя засмеёт, когда увидит такую чумазую, оно-то сверху так и сияет чистотой. Смотри, вон там для тебя всё приготовлено. – Дедушка указал на ушат с водой, выставленный на солнце перед дверью.
Хайди прыгнула к нему и плескалась, растирая лицо до скрипа. Дед тем временем направился в дом, крикнув Петеру:
– Иди-ка сюда, полководец, да прихвати свой вещмешок!
Петер с удивлением пошёл на зов и протянул дедушке котомку, в которой носил свой скудный паёк.
– Раскрой, – велел старик и сунул в котомку большой ломоть хлеба и такой же кусок сыра.
У Петера от удивления глаза на лоб полезли, ведь эти два куска вдвое больше тех, что были у него с собой на обед.
– Так, теперь положим сюда чашку, – продолжал Дядя, – ведь ребёнок не может пить, как ты, прямо от козы, он не привык. Надоишь ей две чашки на обед, ведь она останется с тобой до вечера, да гляди, чтоб она не упала со скалы, слышишь?
Тут в дом вбежала
