class="p1">«Я знаю», — возразил он.
«Ты рассказал мне эту ужасную историю про убийство», — продолжала она.
«Тебе я доверяю», — ответил он.
Обеими руками она подтянула к самому подбородку лацканы пиджака, словно слишком широкий ворот пальто. Ему показалось, что она укутывается, будто желая отгородиться от него.
«И ты еще хочешь, чтобы я сказала: ах, Даниэль, бедняжка», — заключила она.
Друскат подошел к ней вплотную, она отвела глаза и отвернулась. Он видел, что Розмари плачет. Друскат взял девушку за плечи.
«Розмари, разве ты не слушала, что я говорил? — спросил он. — Ты не должна меня жалеть, ты должна помочь мне».
Она казалась совсем маленькой девочкой в этом мужском пиджаке.
«Я не могу этого сделать... — ответила она, грустно покачав головой. Он поднял было руку, желая прервать ее, но она устало продолжала: — Я тоже хочу кое-что сказать, Даниэль. Я никогда много не говорила, иногда только ревела наедине с собой, но никогда не жаловалась. Наверное, я люблю тебя сильнее, чем ты можешь любить меня. У меня только ты, а у тебя есть еще кое-что близкое твоему сердцу: ребенок, жена, работа.
Время от времени мы с тобой проводили часок в траве, мне нравится спать с тобой, но нельзя ведь жить только этим одним часом, нужно думать о большем. Порой я думаю о смерти, Даниэль. Я и страшусь ее, и призываю. Это ужасно. В такие минуты я презираю себя, кажусь себе дурной, подлой. Тогда начинаю еще усерднее ухаживать за больной, словно мне предстоит искупить свою вину, понимаешь? Это плохо, это почти невыносимо. Мне то и дело в голову лезут мысли: то, что я думаю и что делаю, — подло, и я буду чувствовать себя подлой до самой ее смерти.
А иногда я думаю: когда это кончится, Даниэль, когда твоя жена умрет, тогда не нужно будет больше прятаться и притворяться. Я смогу открыто смеяться с тобой, обнимать тебя, целовать на глазах у всех. Но тогда я, быть может, вообще не буду этого делать, потому что перестану любить тебя».
Она говорила тихо и робко, но Друскат чувствовал, что слова эти родились не сейчас, что, видимо, Розмари давно размышляла об этом. Ее исповедь потрясла его, заглушила собственное горе. Он хотел обнять ее, поцеловать, утешить, но она со всей силой, на какую только была способна, оттолкнула его и закричала:
«Нет, нет, нет! Не только одно это, не только это, прекрати!»
Он снова схватил девушку и стал с ней бороться, а она все кричала:
«Нет!»
Стояла светлая лунная ночь, и ему вдруг показалось, что в глазах у нее ненависть, и он отпустил ее.
«Другие тоже страдают, — со слезами сказала она. — Но этого ты не заметил, сражаясь с единоличниками».
Ее слова разочаровали и огорчили его.
«Теперь мне ясно, — с издевкой произнес он, — тебе не хочется ждать».
«Да, Даниэль, — тихо ответила она, — тяжело всегда только ждать, ждать. Чего? Я должна ждать, пока умрет твоя жена, тогда ты, может быть, на мне женишься. Я должна ждать, пока ты сделаешь из Альтенштайна что-нибудь путное, должна ждать, пока эта ужасная история, которую ты скрываешь, не порастет травой. И я вечно буду ждать того дня, когда они найдут мертвеца. Я так не могу! Я не хочу этого!»
Розмари сняла с плеч пиджак и протянула Друскату. Не сказав на прощание ни слова, она торопливо сбежала вниз по косогору.
«Ах, Розмари, ты тоже страдала из-за меня. Тогда я этого не понимал. Я верил в твою прекрасную душу, но ты покинула меня в несчастье. Я хотел крикнуть вслед: беги, беги, я не заплачу, однако промолчал. Я чувствовал утрату, знал, мне будет тебя не хватать, понимал, как тяжело оставаться одному. Что же делать? Сознаться во всем? Удрать на Запад? На это я был не способен. Тогда что же?»
Прислонившись к стволу липы, я посмотрел вверх на листву. Надо мной в освещенном луной ночном небе висело черное облако.
Высоко в кроне дерева, скрытые тьмой, торчали ветви, они достаточно крепки, чтобы выдержать человека, а веревка найдется. На рассвете люди заспешат на поля и увидят мой труп на дереве. Нет, даже в смерти я не видел выхода. Останутся те, кого я сделал бы еще несчастнее, чем был сам: Ирена, дочка. Мне не хотелось умирать, я хотел жить и работать, хотел загладить свою вину.
8. Все это произошло в один вечер: драка со Штефаном, шантаж Крюгера и уход Розмари. Возвращаясь ночью домой, Друскат увидел, что в окнах горит свет. Поспешно войдя в коридор, он открыл дверь на кухню и остановился как вкопанный, Ирена была не в постели, она сидела в плетеном кресле возле кухонного стола. Она была тщательно одета, словно ожидала гостей, даже волосы были уложены. Кротко улыбнувшись, Ирена легонько кивнула на Розмари. Та сидела на табуретке по другую сторону стола, держа на коленях сумочку. Она судорожно сжимала ее обеими руками, рядом на полу стоял чемодан. По-видимому, она собрала его в большой спешке, не мог же Друскат так долго простоять под деревом.
«Розмари собирается нас покинуть», — сказала Ирена.
Друскат молча кивнул и подошел ближе.
«Она хочет уйти сегодня ночью, — продолжала Ирена. — Она так пеклась обо мне, что я к этому привыкла. Без нее мне придется тяжело, но я не сержусь... Возможно, так будет лучше для нас троих, Даниэль».
Даниэлю хотелось поговорить с девушкой наедине, он хотел еще раз объяснить ей, что произошло. Она должна понять его, ее решение не может быть окончательным. Мысль о разлуке угнетала его, и он взглянул на Розмари, пытаясь дать ей знак, но та опустила глаза.
Тогда Друскат посмотрел на жену. Он никак не мог взять в толк, почему она сидела на кухне в столь поздний час. Только теперь он обратил внимание на ее праздничный наряд. Не в этом ли платье она танцевала на свадьбе у Штефана? Столько времени утекло после свадьбы, а платье все еще было ей впору. На нем даже красовалась гранатовая брошь, подарок Анны Прайбиш. Но почему она сидела здесь, точно собравшись на бал?
«Тебе нужно прилечь, Ирена», — сказал Друскат, удивляясь все больше и больше.
«Слишком уж долго я лежала, — ответила Ирена и добавила: — Заплати Розмари, что мы
