Утка, утка, Уолли
Не ходи в эту мафию, Бобби
Уолли Москович
Папа у Бобби серьезный мужчина,
Водит конкретный такой «кадиллак»,
В золоте весь, как звезда кинофильмов.
Реально крутой, не какой-то тюфяк.
Бывает, в багажнике «кадиллака»
Что-то скребется, бунтует, стучит,
Бобби папаша сказал: «Это раки.
Я их сегодня в реке наловил».
Как-то про черную грязь под ногтями,
Папу решился спросить сорванец.
«Это цветов накопал я для мамы», —
Тут же соврал аллергичный отец.
Старший Руссо обожает трудиться,
Дома имеет он свой «кабинет».
Ночью там часто такое творится,
Что Бобби боится выключить свет…
Отцовских друзей Бобби тоже боится,
Пусть и смешно их порою зовут:
Фрэнки Кувалда и Джонни Синица —
Шуток не любят, все время жуют.
Бобби не плачет, когда ему больно,
Зубы сжимает и только молчит.
«Деньги иметь, делать маму довольной,
Крутым надо быть», — так отец говорит.
Когда папа зол, он посуду швыряет,
Маму ругает и дома не спит.
Потом мама долго его умоляет
Обратно вернуться и не уходить.
Так что за работа у нашего папы?
Волнуется Бобби, не может понять.
«Руссо — мафиози!» — болтают ребята,
«Мафия? Что это?» — спросил Бобби мать.
Тут мама вздохнула: «Опасные люди,
Приносят несчастья и слезы другим.
И ты не ходи в эту мафию, Бобби.
Не надо, не надо плохим быть таким!»
Из сборника «Недетские стихи» [1]
Тема 1
Я немного волнуюсь. А вдруг я вам не понравлюсь?!
Нет, правда, волнуюсь. Мне даже вроде как боязно. Боязно и волнительно. Я совершенно неинтересный. Такой, знаете, скучный маленький человечек, нескладный и толстый. С чего бы вам вдруг проявлять интерес к моему рассказу? Сразу предупреждаю: ничего интересного и захватывающего в нем нет. И с эстетической точки зрения моя история на шедевр не потянет. Я не умею писать изысканно и красиво. Опра [2] не пригласит меня на свое шоу. В смысле, я же не гейша и не потомственный колдун. Не знаменитый символогист и не путешественник, переплывший какой-нибудь океан на деревянном плоту в компании с диким голодным тигром. И уж точно не тридцатилетняя незамужняя цыпа, которая живет в большом городе, занимается сексом, покупает себе дорогие туфли и вообще замечательно проводит время, будучи круче нас всех, вместе взятых.
Я всего-навсего толстый, нескладный придурок, которому вздумалось рассказать о своих приключениях.
Даже не знаю, с чего начать. В смысле, история должна начинаться с чего-то такого, что сразу зацепит. С чего-то похожего на Большой Взрыв, пусть и не в столь монументальных масштабах. Например, можно было бы начать с того, что в тот день, когда моя жизнь принялась распадаться на части, я с утра был на море. Сидел на пляже в Санта-Монике и жутко мерз.
Да, я согласен, такое начало совсем не похоже на эпохальное «БУМС!», но именно так все и было. Я сидел на промозглом пляже, и вдруг ОН ВЗОРВАЛСЯ! Весь пляж! БА-БАХ! Просто так. Безо всякой причины. Все взлетело на воздух и рассыпалось серией ярких фрагментов, наподобие нарезки из кадров в замедленной съемке. Вот вам обещанный взрыв. Надеюсь, что он оправдал ожидания.
А потом, после этого ВЗРЫВА, совершенно безумного, необъяснимого и дикого, когда возбуждение улеглось, все снова стало, как прежде. Я сидел на пляже и мерз. Потому что действительно было холодно. Ну, как всегда в декабре. То есть, конечно, Лос-Анджелес это не Антарктида и не Нью-Джерси, но все равно… в декабре наша погода как-то не располагает к прогулкам по пляжу. И тут вполне закономерно встает вопрос: тогда с какой радости я вдруг поперся на пляж? Честно сказать, я не знаю. Делать было особенно нечего (вот такая паршивая у меня жизнь), и я решил съездить к морю. Я люблю море и пляжи. На пляже мне хорошо думается. Мозги сразу включаются в рабочий режим. Пусть даже все остальные органы и части тушки при этом рискуют метафорически отморозить себе задницу.
В общем, в то утро я сидел на пляже, одинокий, задумчивый и замерзший. Я был в джинсах, толстом вязаном свитере и драповой куртке. Чайки исправно кричали над морем, не обращая внимания на зимнюю стужу. Равнодушные волны бились о берег, исполняя свой вечный спектакль, несмотря на дубак и отсутствие значимой публики. В воздухе пахло просоленной свежестью. Время от времени ветер кидал мне в лицо обжигающие мелкие брызги. Я смотрел на спокойную зеленоватую воду, и в голове, словно волны, качались мысли. «Тихий океан. Огромное, безжалостное, чарующее чудовище, исполненное странной жизни: акулы, морские ежи и другие создания, прекрасные и отвратительные одновременно». Я оглянулся на город и завершил мысль таким образом: «В точности, как Лос-Анджелес».
Мне самому это понравилось, и я сказал себе, в лучших традициях правильного рэперского жаргона: «Йоу, бро, а ты крут. Получилось в натуре ништяк. Охренительная аналогия!» После чего я пошел домой, потому что задница уже онемела сидеть на холодном песке, и щеки горели от холода, и я себя чувствовал победителем, поскольку мне удалось не попасть под казавшуюся неизбежной массированную бомбардировку из птичьего помета.
Свое мастерство аналогий я взял с собой. Не оставил на стылом пляже, где холодные волны смыли бы его и унесли в океан, точно яркое пластмассовое ведерко, вырванное из рук старательного малыша в пароксизмах восторженного строительства песчаных замков. (Круто завернуто, да?!) Нет, я не бросил свое мастерство на волю студеных волн. Я принес его в теплый дом и принялся строить свой собственный маленький замок из песка — нет — из аналогий. (Ну, ведь классно же, да?!) После той удивительной и глубоко поэтичной корреляции моря и города, проделанной мною на пляже, меня захватил неудержимый порыв найти столь же удачную аналогию и для моей жизни. Мне нужно было нарисовать себе мысленную картинку, незамутненную и очень четкую — с тем, чтобы лучше понять ту безумную игру, в которой я так безнадежно запутался. Кстати, игра. Жизнь. Игра. Жизнь — игра…
И тут меня осенило:
Вся моя жизнь — бесконечная игра в «Утку, утку, гуся» [3].
Я с замиранием сердца жду метафорического прикосновения к макушке, и когда это прикосновение случается, я моментально срываюсь с места и бегу за водящим, бегу со всей мочи, но мне еще ни разу не удавалось осалить этого проворного юркого кекса по имени Успех. И каждый раз мне остается только уныло бродить по кругу горького разочарования и мучительно думать, что делать дальше. Это тот самый порочный круг, который не разорвешь, как ни старайся. Игра, в которой мне никогда не выиграть.
Нет. Не так.
Может, вот так: Вся моя жизнь — бесконечная игра в «Утку, утку, гуся». Я с замиранием сердца жду метафорического прикосновения к макушке, но меня никогда не выбирают. Всех остальных выбирают, и они моментально срываются с места и устремляются за водящим. А я сижу и смотрю, как они убегают. Все время сижу и смотрю. Я — вечная утка. Меня не выберут. Никогда. Я не стану гусем.
Ну, хорошо, хорошо. Я не такой уж и мастер аналогий. Та гениальная мысль про океан и город родилась чисто случайно.
Давайте начнем все сначала. Не стоило начинать с пляжа. Как-то оно получилось бессмысленно и бездарно. Вы ведь даже не знаете, кто я. И с чего бы вам вдруг проявлять интерес к незнакомому парню, который холодным декабрьским утром сидел на морском берегу и проводил сомнительные аналогии? Ладно. Пункт первый: меня зовут Уолли. Уолли Москович. Возраст: тридцать один год. Рост: пять футов шесть дюймов, если в ботинках на каблуках. Недавно мои и без того жидковатые волосы приняли решение, что пора начинать выпадать, и, как я понимаю, мои волосья, в отличие от меня, всегда исполняют свои решения. Я уже говорил, что я толстый и неуклюжий. Ну, то есть не то чтобы совсем-совсем толстый, но все же. И так было всегда. Я люблю чизбургеры с беконом, причем исступленно и страстно, с тем же томлением и пылом, которое многие приберегают для своей первой любви. Иными словами, я думаю о них постоянно, и если их долго нет рядом, я впадаю в отчаяние и уныние. Да, это очень печально, когда, рассказывая о себе, человек прежде всего вспоминает о своей страстной любви к чизбургерам. Но я действительно их очень люблю. И бекон тоже. Мой старый добрый друг бекон; мы с ним вместе уже столько лет. Я его обожаю. Если бы у меня были друзья — настоящие, живые друзья, — я бы сказал им, что если я вдруг хлопнусь в обморок, то не надо мне делать искусственное дыхание «рот в рот». Надо просто пожарить кусочек бекона в непосредственной близости от моей бессознательной тушки, чтобы его соблазнительный запах проник ко мне в ноздри и вернул меня к жизни. Блин, меня самого угнетает, что я столько времени потратил на рассуждения о беконе. Хотя тут я слукавил. Время, потраченное на бекон, — это время, потраченное не зря. Но пойдем дальше.
