Репа сказала: пойдём на концерт, я тоже хотел. Но О.Ф. и Саша, любители бытового пьянства, наотрез отказались идти «в этот отстойник, где тусуются одни отстойщики» (т. е. рэперы). Репа сказала, что ей «надо забрать бабищу» и (как всегда оперативно и незаметно) куда-то исчезла. Мне делать нечего — я пошёл домой с этими двумя при- и за-землёнными алкоголиками (это про них снимают передачу «Ночной патруль»: «…Находясь в нетрезвом состоянии… в компании таких же опустившихся людей…» или: «Часто выпивали?» — «Часто, часто…» — «Спиртное?» — «Часто, часто…» — «…Практически каждый день»…).
Но сначала я звонил (я уж забыл) матери Ю из автомата.
Была ещё Репа экзальтированная. Я стеснялся, мой голос звучал неестественно, чуть ли не визгливо, как у О. Ф., я боялся сорваться совсем, укататься со смеху, а они, припрыгивая вокруг меня и корча рожи, смеялись надо мной и смешили меня. Я говорил, заплетаясь языком и мыслями, что не могу приехать, что занят и т. п., лишь только прощальные две фразы были правдивы: «Откуда звонишь?» — «С автомата у Вечного огня» — «А дочу там нигде не видел? она туда пошла…» — «Не-а…» — «Так поздно, а её всё ещё нет» — «Да-а, уже темно, угу… Пока» — «Завтра-то что?» — «…Всё будет… (Репа удохла: это её выражение, и означает оно, что ничего не будет.) Ага… Пока…»
Мы взяли на деньги О.Ф. (подчёркиваю) бутылочку подкрашенного сэма, сели на кухне, но она минут через 15 кончилась (причём О’Фролов всячески нервничал и буквально вырывал из рук моих питьё — жадовал: ты, мол, всё равно самогон «не любишь» — они с Саничэм, видите ли, умудряются его любить). Как на грех нежданно-негаданно по радиу возникла песня группы «Беллбой» (с каких, интересно, пор начали передавать музычку «маде ин тамбово»?!) и мы мгновенно зачали заподпрыгивать прямо в тесноте кухни — Саша с О. Ф. как-то примагнитились, сплелись, спелись и одновременно запрыгнули на табуретку, она хрустнула, они опрокинулись с грохотом посуды, Санич повредил себе лоб, вскочил, добил табурет об подоконник и выкинул его в распахнутое из-за духоты окно — прямо к подножию кафе «Феникс». (Я, являясь сам, не смог даже ничего на это возразить…) О. Фролов молча, не глядя на нас, скинул свои провисшие, отвислые и разорванные трико-алкоголички, из которых как правило торчали яйцы, и так же отстранённо суетился теперь в не менее знаменитых семейных трусах, тоже разорванных на паху и вообще собранных в гармошку, — из них, конечно, также торчали яйцы, — надел ещё более провислые (зад провисает чуть ли не до колен) непотребнейшие «репоштаны», конечно же, доставшиеся в наследство от Репы, свой полосатый свитер a-la Freud-Kruger (хотя и была жара; ещё додумался надеть сверху свою ядовито-лимонную куртку), набрал пачки четыре «Примы» из домашней сумки и, так не сказав ни слова, был таков — устремился наружу, распахнув дверь и падая на лестнице вниз… Мы с Сашей едва успели что-то нацепить — и за ним, «Держи, щас убежит — его ведь не найдёшь потом!» — орал Саша, и все мы, пропитые, бежали уже по проезжей части, где часто сбивают пешеходов насмерть.
Мы сворачивали на Советскую, на углу Санич притянул меня к ларьку: купи пива, сынок, у тебя ведь есть деньги за квартиру платить. Мать, говорю, если я их разменяю, то, как всегда, всё — 150 рублей — исчезнет за два дня. Но купил! Мы, на ходу цепляя крышками обо всё подряд, бежали — О. Фролов скрылся!
Он шёл по широкой проезжей части магистральной улицы Советской, по пунктиру разделительной полосы, обрамлённый с обеих сторон десятками и десятками несущихся машин (многие из которых были «десятками»), но самое главное — с выставленными на вытянутых руках, словно на распятии, двумя факами и плевался то в один поток, то в другой.
— Ээ, бади, — басил Саша, — иди сюда, урод!
Мы семенили по тротуару за ним, крича и заглатывая пиво, приманивая им его. Машины сигналили, сверкали дальним светом, а О. Фролов, весь мешковатый и какой-то неустойчивый, с идиотски-недовольной улыбочкой, продолжал неспешно свой путь. Изредка он пытался даже доплюнуть до нас, но попадал, наверно, кому-нибудь в окошко.
Он что, жрал что ль? — теребил я Санича.
По-моему, демида парочку-то он унасосил, падаль. А я думаю: что ж он в ванную шныряет! Шас на Чичканова, на светофоре и схватим — ох, и схватит он у меня манды!
Мы едва видели, как вылезший из джипа товарищ (причём правдыстинно кругло-бритый-квадратно-кожаный) засветил ему в маковину — но вроде бы вскользь, и О. Ф. сразу как-то побежал, а тут уж переход и мы его словили.
Пока Санич тискал его и увещевал сентенциями типа «Ты чё, совсем что ль обурел, бык ебаный?!», я, мягкотелый телок, угощал незаметно пивом. Он дёрнулся, вырвался почти у Саши, и бутылка полетела на проезжую часть. Санич освирепел, скрутил и растряс нас обоих, потом рассортировал и приказал мне «держать этого урода с одной стороны».
Мы вели его под руки туда, куда он и хотел — туда, впрочем, куда только и можно было пойти, так как все рыгаловки, как и подобает заведениям для приличных, порядочных людей, давно позакрывались — в «Metal tank».
На Комсомольской площади, проходя мимо «стакана» — то есть милицейской постовой будочки, архитектурно решённой в виде этого знаменитого гранёного сосуда, — мы с Сашей особо крепко стиснули О. Ф. и приказали идти прямее, на что он, только мы вышли из тени на свет и непосредственно около будочки, начал выделывать ногами кренделя, то раскорячиваясь, как паук, и всячески чиркая об землю, то извиваясь ими навесу в воздухе. Но никто нас не остановил, мы благополучно скрылись в тень у института, где Санич стал его душить. О. Фролов, конечно, вырвался, психанул и убежал, Санич только плюнул и сам выказал ему вослед несколько факов.
Теперь мы с Сашей шли неспешно, обсуждая и смакуя все его проделки; хотелось курить, но палаток на пути не предвиделось на целых полтора км. Мы чуть отошли, но решили вернуться на площадь, к ларьку.
«О, наши друзья!» — обрадовался Саша. У «стакана» стоял милицейский «козёл», в жёлтом свете фар горела желтая офроловская курточка и слышался громкий, ни на кого не похожий по своему тембру, словно трескающийся и распадающийся на отдельные колючие звуковые молекулы, злобно-весёлый вокал О.Ф.
Заберите меня, я пьяный!
??!! (Оторопь, они даже замямлили от такого обращения, высовываясь кто из «козла», кто из «стакана».)
А мне по фигу. Фиг вам в рот!
Покупая сигареты, краем глаза мы наблюдали, как О’Фролова «взяли» — он даже оказывал сопротивление! И тут-то и началось — он выкрикнул «Fucken! Fuck cops!» (Мы удохли: я напомнил Саше про гитару Кобейна с довольно выразительной и поучительной, но несколько неестественно длинноватой (почти как Санич) надписью: «Vandalism is beautiful as the stone to cop's face».)
Ffucken ffagets! Ffucken fuckside! Fuck off, my friends! — как из пулемёта вылевывал О’Фролов фразы с ребристым «ф».
— What you say, what you say, what?! — вдруг взорвался Саша Большой, имитируя «Rage Against…» (мы садились на бордюрчике в тени, опять уж пили пиввоо — хотя одну бут., - наблюдая за О.Ф., загружаемым почему-то не в машину, а за решётку в «стаканчик»). Послышалось дебильное «гы-гы!» О. Фролова — расслышал; а Саша, не понять зачем, сам себе ответствовал своим полушёпотом, степенно, но всё равно намекая на жёсткость:
I’m calm like a bomb!
Like a pump!
— не отстал и я.
О.Ф. услышал меня, опять смачно гыгыкнул («Главное дело, догнал, что ты зарифмовал!» — поразился Саша). Менты уже косились на нас, но шоумен О’ Фролов их отвлёк, перебив всех новой очередью факов — от Ministry:
— Fuck you, fuck me, fuck everyone, fuck church, fuck Jesus, fuck Maria, fuck George Bush, fuck Gorbachev!.. Fuck… cops! Fuck all! Ffuck… off!!! Хы-гы-гы-а!..
Fuck Jourgensen! Fuck Ministry! Fuck Barker! Fuck Rieflin! Fuck Scassia! Fuck double drums! Fuck flag pledge! Fuck Biafra! Fuck O. F.! — Санич подавился, закашлялся и что называется зашёлся — никак не ожидал такой инверсии темы, тем паче из уст моих.
