настоящий театр: темная неоднократно забиралась на стол, один раз чуть не опрокинув его, для придания правдивости одной душещипательной истории светловолосая крайне правдоподобно притворилась полумертвой. Потом, когда речь зашла об одном особенно близком сердцам подруг эпизоде, им понадобилась помощь друг друга: светловолосая опустилась на пол, упершись в него локтями и коленями, и манерно изогнулась, темноволосая же ограничилась тем, что присела ей на закорки и взяла подругу за волосы. Мужчина в очках зааплодировал — до того, на его взгляд, вышло трогательно, я его точку зрения вполне разделял. Рассказав обо всем, что удалось вспомнить, слегка румяные подруги сели на свои уже полностью заслуженные места. Стеклянная трубка быстро помогла вернуть их лицам былой непринужденный цвет.
Мужчина в очках вдруг зачем-то вспомнил про время. Достав телефон, он посмотрел на тускло загоревшийся экран, а потом сказал, что не увидел абсолютно ничего интересного; ему все охотно поверили. Мужчина в очках снова стал молоть дыхательный зеленый чай. Пожилой мужчина в пальто продолжал дремать в кресле, не зная ни о чем. Когда посох мира запылал снова, мужчина в очках вдруг предложил и мне поделиться чем-нибудь с остальными. Как будто по команде настала абсолютная тишина, словно с воздуха сдули многовековую пыль. Я стал размышлять, перебирая в памяти заплесневелые корешки никому кроме меня не нужных секций. Лампа в углу подмигнула в очередной раз, и я ощутил в себе какой-то глухой толчок и почти сразу же — порожденную им темно-бордовую волну. Волна была странно знакома, как будто уже омывала меня когда-то, она не вытесняла из меня то, что я успел в себя вобрать, а двигалась параллельно ему, с какой-то пока еще неявной целью. Вместе с волной нарастала тревога, такая же туманная и душная. Что-то предчувствуя, я сказал, что мне нужно выйти подышать и за время своего отсутствия я обязательно вспомню что-нибудь интересное. Мужчина в очках кивнул, тонко улыбнувшись; ничьих больше взглядов я заметить не успел, поскольку бордовая волна стала шире и напористее. Кое-как распознав в прихожей свои кроссовки, я обулся и вышел.
Прерванная ночь задумчиво дыхнула мне в лицо колким морозом. Согнувшись и обхватив колени, я стал смотреть на снег под ногами, всем фибрами пытаясь заставить волну отступить обратно и улечься. Волна слушалась слабо, продолжая неминуемое движение. В груди становилось невыносимо тесно, хотя дышать было все так же легко. Я стал опускаться ниже, готовясь лечь грудью на снег, если понадобится — то и без футболки.
За спиной аккуратно скрипнула дверь. Подступившая волна замешкалась, и я сумел распрямиться. Обернувшись, я увидел седого ровесника мужчины в очках. Он, как и я, решил обойтись без куртки — должно быть, вышел ненадолго или искренне любил морозные ночи. В руке он держал пачку сигарет. Я ожидал перехватить его взгляд, но смотрел седой ровесник мужчины в очках не на меня, а на мою футболку, как-то слепо разглядывая изображенную на ней картинку. Седой ровесник мужчины в очках помолчал, а потом посмотрел мне в глаза и сказал, что такие футболки носят только мудаки.
Я вспомнил, как уверенный молодой парень с неброской табличкой на груди помог мне сделать правильный выбор. Лично меня высказывание седого ровесника мужчины в очках не задело. Обидно стало именно за парня с табличкой на груди.
Немного подумав, я ответил, что мудаки — это те, кто седеет раньше времени.
Тишина и бездействие синхронно толкали друг друга в бок в течение нескольких мгновений, долгих и сумрачных. Потом седой ровесник мужчины в очках коротко шагнул вперед и ударил меня свободной от пачки сигарет рукой в висок. Чернота с белизной ночи стали на мгновение одним сплошным цветом, которого нет ни в одной палитре. Падая, я перевернулся и уткнулся в снег подбородком, а не затылком. Лежа и слушая бившие в центр мозга отголоски удара, я вспоминал смеющихся подруг, их красно-белые рты, черные футболки, снятые в прихожей кроссовки, рядом с которыми уже не было моих. Где-то наверху за моей спиной одержавший надо мной безоговорочную победу седой ровесник мужчины в очках скрежетнул колесом самой обычной зажигалки. К моим ноздрям спустился кисло-сладкий запах сигаретного дыма. Потом дверь за моей обращенной к безмолвному небу спиной закрылась, и я остался один.
Власть над телом возвращалась неохотно, будто спрашивая перед каждым осторожным шагом, а есть ли у меня вообще такая острая нужда в ней. Наконец я шевельнулся и посмотрел на снег перед своим лицом. Он был каким-то рыхлым. Было холодно. Я попытался встать, но сразу не получилось, руки действовали как-то вразнобой, причем левой больше хотелось поднять с припорошенной земли правый бок, а правой — левый. Впереди вдруг мелькнуло нечто темное и невнятное. Тело все-таки подчинилось, и я сумел встать. Подавленная волна глухо пульсировала глубоко внутри. Неопознанная вещь мерцала в нескольких шагах от меня. Из дома раздался смех подруг; я был готов допустить, что они могли смеяться над чем угодно.
Нетвердо шагнув вперед, я пристально вгляделся в темный предмет. Тот не менялся, очевидно, желая, чтобы я шел до конца. С каждым шагом мне мерещилось в нем что-то новое; наконец я приблизился и наклонился, чтобы лучше видеть. Чувства были крайне странные: я постепенно узнавал эту вещь, но скорее сердцем, а не умом, сильно изменившимся с тех пор, как я сел в троллейбус, водитель которого точно знал, куда надо сворачивать. Когда сердце приняло в себя облик моей находки окончательно и бесповоротно, я вспомнил про рыхлый снег; он был и под моими ногами и вокруг. Не разгибаясь, я осторожно стал крутить головой. Каким-то странным показался мне угол дома, за который как будто стоило сходить, чтобы увидеть еще что-нибудь.
Снова скрипнула дверь. Я резко развернулся. Мягко улыбаясь, на меня смотрел пожилой мужчина в пальто. На ногах его были неизменные резиновые тапки. Старомодные очки придавали пожилому человеку в пальто сходство с каким-то хитрым мыслителем, заранее знающим, что потомки будут с рвотной пеной у рта хвалить его труды, совершенно не понимая сути их содержимого. Покопавшись в кармане пальто, пожилой мужчина в старомодных очках улыбнулся немного грустно: очевидно, другого такого кармана у него все равно не было. Его грусть почему-то передалась и мне. Пожилой мужчина в пальто спросил, давно ли я здесь, вне дома. Я ответил, что недавно, иначе бы совсем замерз. Пожилой мужчина в пальто свободно пошевелил голыми
