Энтони Берджесс - Механический апельсин

— Ну, сэр, по трубам дошло, что партия кокаина пришла каким-то необычным путем и что центр раздачи где-то в камере на пятом этаже.

Все это я сходу выдумал как и много других таких историй, но тюремный чарли был вэри благодарен, сказав:

— Так, так, хорошо. Я передам это Самому /так он называл Губернатора/.

— Сэр, я делаю все, что могу, не правда ли? — я всегда употреблял мой вэри вежливый джентельменский голос, говоря с такими высокими шишками. — Я стараюсь, не так ли?

— Я думаю, — ответил чарли, — что в целом это так, 6655321. Ты очень полезен и, полагаю, проявил искреннее желание исправиться. Если будешь продолжать в том же духе, ты без сомнения заслужишь сокращение срока.

— Но, сэр, — сказал я, — как насчет этой новинки, о которой говорят? Насчет этого нового лечения, при котором сразу выходишь из тюрьмы и наверняка не попадаешь в нее снова?

— О, — ответил он, вроде очень осторожно. — Где ты слышал об этом? Кто тебе про это сказал?

— Такие вещи быстро распространяются, сэр, — сказал я. — Может быть, охранники разговаривали, а кто-нибудь невольно услышал их слова. А может быть, кто-то нашел обрывок газеты в мастерской, а в ней об этом сказано. Что, если применить это ко мне, сэр, смею ли я предложить это?

Было видно, что он задумался, дымя канцерогенкой, не зная, много ли можно сказать мне об этой новой вештши, которую я упомянул. Потом сказал:

— Думаю, ты говоришь о методе Лудовико. Он все еще был очень осторожен.

— Я не знаю, как это называется, сэр, — сказал я. — Я только знаю, что при этом можно быстро выйти отсюда и быть уверенным, что не вернешься обратно.

— Это верно, — ответил он, нахмурив брови и смотря на меня сверху вниз, — Совершенно верно, 6655321. Конечно, сейчас это лишь, в стадии эксперимента. Это очень простое, но очень решительное средство.

— Но его применяют здесь, не так ли, сэр? — спросил я. — Эти новые белые здания у Южной стены, сэр. Мы смотрели, как их строят, сэр, когда бывали на прогулке.

— Его еще не применяли, — ответил он, — во всяком случае, в этой тюрьме, 6655321. У Самого серьезные сомнения. И я должен признаться, что разделяю эти сомнения. Вопрос в том, может ли этот метод сделать человека действительно добрым. Добро идет изнутри, 6655321. Добро — это дело выбора. Когда человек не может выбирать, он больше не человек.

Он хотел сказать что-то еще обо всем этом дреке, но мы услышали, как следующая партия зэков спускается по железной лестнице за своей порцией Религии. Он сказал:

— Мы еще побеседуем об этом в другой раз. А сейчас лучше приступай к своему делу.

Итак, я вернулся к старому стерео и пустил Прелюдию к Хоралу "Пробудись" И.С. Баха, и тут притащились эти грязные, вонючие ублюдки, преступнинги и извращенцы, словно побитые обезьяны, а охранники или чассо будто лаяли на них и подхлестывали. И вскоре тюремный чарли спрашивал их: "Ну, что же дальше, а?" И все сначала, как вы уже знаете.

В то утро у нас было четыре таких ломтика Тюремной Религии, но чарли больше не говорил со мной о методе Лудовико. Когда я кончил свой раббот со стерео, он только сказал пару слов благодарности, и меня отвели обратно в клетку на шестом этаже, которая была моим тесным и вэри воньютшим домом. Чассо был не очень плохим вэком, он не пнул и не толкнул меня внутрь, когда открыл ее, а только сказал: "Вот мы и вернулись, сынок, в старую нору". И тут были мои новые другеры, все вэри преступные, но слава Боггу, не извращенные телесно. На одной койке сидел Зофар, очень тощий и смуглый вэк, все говоривший и говоривший хриплым вроде от курения голосом, но так, что никто не уставал слушать. Сейчас он говорил, ни к кому не обращаясь:

— А в то время ты не достал бы ПОГТИ, хотя бы выложил десять миллионов арчибалдов, так че ж я творю, а? Я ходяю к турку и говоряю, что заимел этот спрут по утряге, и че же ему делать?

Это был жаргон преступнингов вэри старого времени. Тут был еще Уолл, одноглазый, он отковырывал концы когтей на ногах, чтобы встретить воскресенье. А еще был Биг-Джу, вэри потливый вэк, лежавший на койке пластом, как мертвый. Кроме них, был еще Джо-Джон и Доктор. Джо-Джон был мал, да удал, и вроде спец по статье "Изнасилование", а Доктор будто бы умел лечить сиф и гон и подобные вещи, но впрыскивал простую воду, а кроме того угробил двух дьевотшек, обещав избавить их от нежелательного бремени. Это был жутко грязный народ, и они доставляли мне не больше удовольствия, братцы, чем вам, ну да это не надолго.

Ну, вам надо знать, что эта камера строилась только на троих, а теперь нас тут было шестеро, напиханных до пота. И так было в те дни во всех камерах, во всех тюрьмах, братцы, и это самый настоящий позор, что не было даже достаточно места, где тшелловэк мог бы вытянуть руки-ноги. И вы, может, не поверите тому, что я скажу, но в это воскресенье к нам бросили еще одного зэка. Да, мы ели нашу жуткую пиштшу — клецки и вонючую тушонку, и тихонько курили канцегоренки, каждый на своей койке, когда этого вэка швырнули к нам. Это был капризный старый вэк, и он начал вопить и жаловаться прежде, чем мы смогли оценить положение. Он пытался трясти решетку, крича:

— Я требую свои права, здесь переполнено, это вопиющее нарушение, вот что это такое.

Но один из чассо вернулся и сказал, что будет лучше, если он разделит койку с тем, кто его пустит, а не то ему придется лечь на полу. "И, — сказал охранник, — становится все хуже, а не лучше. Да, грязный, преступный мир вы пытаетесь построить, ребята".

Да, со вселения к нам этого нового тшелловэка началось мое освобождение из Стэй-Джэй, потому что это был дрянной, скандальный тип зэка, с грязными мыслями и гнусными наклонностями, и заварушка началась в тот же день. Кроме того, он был большой хвастун и обращался к нам с вэри презрительным ликом и громким заносчивым гласом. Он делал вид, что только он — настоящий хорроший преступнинг во всем зверинце, и он мол сделал то и сделал это, и убил десяток роззов одним движением рукера, и всякий такой дрек. Но это не очень-то действовало, братцы. Тогда он начал с меня и пытался говорить, что мне, как младшему, больше подходит спатинг на полу, чем ему. Но все другие были за меня, крича: "Оставь его, грязный ублюдок", и тогда он принялся хныкать, что никто мол его не любит. Так вот, этой ночью я проснулся и обнаружил, что этот жуткий зэк и вправду лежит со мной на койке и без того тесной, говорит грязные слова, вроде любовные, и поглаживает меня. Тут я стал как безуммен и начал отбиваться, хотя не мог видеть все это хоррошо при свете маленькой красной лампочки на лестничной площадке. Но я знал, что это он, вонючий ублюдок, и после, когда пошла заварушка и включили свет, я увидел его жуткий фас, и кроффь капал с его ротера, куда я его стукнул или оцарапал.

Потом, конечно, было то, что все мои товарищи по камере проснулись и тоже вмешались, дерясь в полутьме как попало, и этот шум вроде разбудил весь этаж, так как было слышно, что многие кричат и стучат в стенку жестяными кружками, будто все зэки в камерах решили, что начался большой побег, братцы. Так что зажегся свет, и чассо примчались в рубашках, трусах и ночных колпаках, махая дубинками. Теперь мы видели друг друга — красные фасы и дрожащие рукеры, сжатые в кулаки, и было много крика и ругани. Тут я начал жаловаться, но все чассо говорили, что видно я, Ваш Скромный Рассказчик, начал все это, так как на мне не было ни царапины, а у того жуткого зэка красный-красный крофф капал с ротера, где я задел его ногтями. Это меня совсем взбесило. Я сказал, что не буду больше спать в этой камере ни один нотш, если тюремные власти позволяют жутким вонючим извращенным преступнингам прыгать на меня, когда я сплю и не могу защитить себя.

— Подожди до утра, — сказали они. — Ваша честь требует отдельную комнату с ванной и телевизором? Ладно, утром посмотрим. А пока, дружок, положи свой разгоряченный голловер на соломенный подушкер и дай нам отдохнуть. Райт-райт-райт?

Потом они ушли строго предупредив нас всех, и скоро погас свет, а я сказал, что буду сидеть весь нотш до утра, заявив тому ужасному преступнингу:

— Давай, ложись на мою койку, если хочешь. Ты испоганил ее своим паршивым вонючим телом, раз уже лежал на ней.

Но другие вмешались. Биг-Джу, все еще потный после драчки, бывшей у нас в темноте, сказал:

— Не надо унижаться, братши. Не уштупай этому вышкочке.

Новенький ответил:

— Сиди в своем дерьме, ид!

То есть "заткнись", но это было очень оскорбительно, так что Биг-Джу собрался дать тому толтшок.

— Ну, джентельмены, зачем нам это беспокойство? — произнес Доктор своим шикарным голосом.

Но этот новый преступнинг сам напрашивался. Он, видно, считал себя слишком большим вэком, и было ниже его достоинства делить камеру с шестью другими и спать на полу, пока я не сделал ему этот жест. Своим презрительным тоном он пытался ответить Доктору: