её комнате. Я завидовала тому, как выглядит Катькина комната. На стенах висели постеры из журналов, вырезки и большие плакаты. В уголке стоял магнитофон, на котором можно слушать диски. Об этом я могла только мечтать. Мама и отчим не подпускали меня к музыкальному центру, объясняя тем, что я обязательно что-нибудь сломаю. Вот и приходилось слушать музыку на стареньком кассетном плеере. Хорошо хоть Катька подкидывала что-нибудь новенькое. Сама она любила злой панк – грязный, быстрый и яростный. Я же предпочитала мягкий фолк, под который любила дремать, представляя, как гуляю по сказочным мирам. Катька быстро ухватила мое настроение и стабильно поставляла кассеты, ничего не требуя взамен.
– Это тебе не сложно, – улыбнулась я, глядя, как Катька ловко перебирает пальцами, играя «Зеленые рукава».
– Ну, да. Я ж в музыкалке с детства, – хохотнула она. – Но не бзди. Научишься.
Катька не соврала. Мы начали с азов, нотной грамоты и теории музыки. Учителем Катька была отменным, правда морщилась, когда я лажала, но не ругала и предпочитала хохотать. Потом пошли легкие песенки: «Антошка» и «В траве сидел кузнечик». Затем классические пьесы и классика рока, адаптированная под акустическую гитару.
Мама иногда спрашивала, где я шляюсь, а я говорила, что мы гуляли с Катькой по парку или сидели у пруда. Она не догадывалась, что я учусь играть на гитаре, а если бы узнала, то был бы очередной скандал. Скандалов мне и так хватало.
*****
Перед новогодними праздниками я сломала на мясокомбинате руку. Катила чебурашку в морозилку, а мне навстречу ехал Коля, таща на рохле тяжелый поддон с заморозкой. Он врезался в меня, а когда я упала, то сверху на меня посыпались коробки с замороженными котлетами, пельменями и другими полуфабрикатами. Как итог: на лбу две лиловые шишки, спина в ссадинах и левая рука с закрытым переломом.
Когда я пришла домой, мама на меня наорала. Мне было так плохо, что я пропустила её крики мимо ушей и, шатаясь, пошла в комнату. Взяла паспорт из стола и, пытаясь не блевануть, отправилась в больницу. Мама пошла со мной, не забывая орать на всю улицу, какая я бестолочь.
– Специально сломала, – рычала она, не обращая внимания на удивленных людей, которые оборачивались нам вслед.
– Мам, мне плохо… – простонала я, придерживая сломанную руку здоровой. Мама не обратила на мои слова внимания. Как обычно.
– Устала, да? Спина болит? А у отца не болела, когда он на хлебзаводе вкалывал, чтоб ты, пизда, ни в чем не нуждалась? Гипс наложат и завтра попиздуешь обратно! – фыркнула она, грубо меня встряхивая. Боль прострелила от руки в голову, наполнив рот привкусом блевотины. Меня начало знобить, еще и мама кричала, изредка дергая за плечо, если я сбивалась с курса. – Бабка завтра соседке позвонит. И если она скажет, что ты сама виновата, ты, сука, у меня кровью ссать будешь.
– Я не специально! – неожиданно заорала я. Внутри снова что-то лопнуло. Будто мое безграничное терпение, похожее на шарик, наткнулось наконец-то на холодную иглу ненависти. Мама испуганно шарахнулась в сторону, а я заплакала, не обращая внимания на прохожих и боль.
– Ладно, пошли, – неожиданно стушевалась мама, беря меня под руку. Более бережно, чем раньше. – И не ори. Дома поговорим.
Я закусила губу и прокляла свой поступок. Мало мне сломанной руки…
В больнице мне сделали рентген, дали обезболивающее, а потом наложили гипс. Все это время я просидела, как овощ, буравя усталым взглядом стену. Доктору приходилось несколько раз задавать мне вопросы, чтобы получить ответ. Хорошо, что мама сидела в коридоре, а то и к этому бы прицепилась.
После осмотра мне выдали больничный на две недели, когда я сказала, что хожу в школу и подрабатываю на мясокомбинате. Доктор кивнул и сказал, что я должна прийти на новый осмотр, когда больничный закончится и там будет видно, продлять его или нет. Я не стала ему говорить, что этим больничным могу себе только жопу подтереть. Мама все равно меня отправит завтра в школу, а после школы надо будет ехать на мясокомбинат. Так и получилось.
Правда, когда мы пришли домой, мама сказала мне лечь в кровать, а сама сделала мне чай и даже расщедрилась на два бутерброда с вареной колбасой. Я, открыв рот, смотрела, как она заносит бутерброды с чаем в комнату и ставит их на стол.
Меня не заставили мыть полы, вытирать пыль и идти за братьями в садик и школу. Мне дали отдохнуть. Впервые в жизни. Но я, лишь только голова коснулась подушки, моментально отключилась. Рука болела, но плевать. Бывало и больнее.
Утром я естественно отправилась в школу. Рука рукой, а напряженные глаза мамы и отчима, которые буравили меня, пока я неуклюже ставила чайник на огонь, говорили о многом. Если я вдруг решусь взбрыкнуть, меня попросту разорвут, да и вчерашний адреналин давно уже испарился, превратив в прежнюю послушную собачку. На миг на лице отчима даже мелькнуло разочарование. Мама наверняка ему рассказала о моем вчерашнем крике, и он готовился прочесть мне очередную нудную проповедь.
Когда я вышла из квартиры, то по привычке проверила почту и очень обрадовалась, увидев на конверте Ванькину фамилию. Он редко мне писал, но опять же по моей просьбе. Письмо могла найти мама и устроить концерт, обозвав меня шалавой и потаскухой, хотя в письмах ничего такого не было.
Мы с Ванькой просто обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, советовали друг другу музыку, да строили планы на лето, когда мама с отчимом отправится на море, а меня отвезут к бабушке. С Ванькой мне было спокойно. Он был моим другом. Таким же, как и Катька. И его, и меня это полностью устраивало. Сам Ванька давно встречался с соседской девчонкой, которая на меня смотрела волком, но потом обвыклась и даже ходила с нами на речку, где мы, хохоча, резвились в мутной воде. Когда я перешла из восьмого класса в девятый, у нас с Ванькой случился один серьезный разговор.
– А папка твой так и не объявился? – тихо спросил он, мусоля во рту сорванную травинку. Наташка, его подружка, отправилась за лимонадом, и мы смогли немного поболтать о личном. Правда я не думала, что Ванька поднимет эту тему. Я рассказала ему о многом. О том, что мама меня не любит и иногда бьет. О том, что ей на меня плевать, как и на мои успехи. И до кучи пожаловалась, что отца так больше и не видела,
