информация. Кажется, что пустячная, но это не так. Каждая деталь имеет значение – как ты себя чувствуешь, о чем думаешь.
– Мне нужен свежий воздух, – говорит Грета. И, не дожидаясь ответа, встает, бесцеремонно выходит из комнаты и исчезает за входной дверью.
– Джуниор, ты должен быть сильным, понимаешь? Для нее это нелегко. Чем быстрее ты примешь ситуацию, тем меньше будет проблем. Мы все в одной лодке. Постарайся ради жены.
Он еще никогда так пристально на меня не смотрел. От привычного интеллектуального дурачества не осталось и следа. Вот она, кульминация всех его визитов. Наконец-то проблеск чего-то настоящего. Теперь понятно.
Да, и правда, говорю я. Когда я думаю, что Грете придется жить одной, я волнуюсь. Я просто не знаю, согласен ли я с тем, что эта… штука… правильное решение. Как я могу такое принять? Как я могу свыкнуться с тем, что меня заменят?
– Мне нужно забрать кое-какие вещи из машины, – объявляет Терренс. – А потом мы начнем.
Что значит «начнем»? Уже?
– Джуниор, – говорит он, поднимаясь на ноги, – ты так и не понял, да? Все уже началось.
Воспоминания. Теперь их больше. Одни я успел забыть или думал, что забыл, про другие уже и не помнил, что храню их где-то в голове. Но они возвращаются.
Помню, как Грета в первый раз услышала шум. Прошло, наверное, месяцев шесть, а то и восемь после первого визита Терренса. Она плохо спала. Часто ночью я просыпался и видел, что она лежит на спине и смотрит в потолок или на меня. Бывало, ее вообще не оказывалось в постели. В ту ночь она разбудила меня.
– Джуниор, – сказала она, тряся меня за руку. – Джуниор. Проснись.
Что? В чем дело? Спросил я.
– Ты слышишь? Слышишь?
Я сплю. Что случилось?
– Прислушайся.
Я неподвижно лежал, все еще в полусне, прислушиваясь. В доме стояла тишина. Так я ей и сказал.
– Последние несколько ночей я постоянно слышу этот шум. Сегодня он совсем жуткий. Как будто кто-то скребется в стене.
Тебе, наверное, приснился кошмар, сказал я. Ложись спать.
Через минуту, а может, и больше, она снова разбудила меня.
– Вот, слышишь? Думаю, это жуки. Куча жуков. В этот раз ты точно должен был слышать.
Но я не слышал. Я спал. И Грете стоило.
* * *
Терренс возвращается после того, как забрал из машины кое-какие вещи, и несет их прямо на второй этаж. Он настаивает, чтобы мы снова собрались втроем в гостиной. У него есть несколько «общих вопросов», в основном ко мне, но, как он сказал, он хочет, чтобы Грета была рядом. На случай, если ей будет что добавить.
– Вам бывает жутковато в доме? – спрашивает Терренс.
Жутковато? Нет, говорю я. Это же мой дом.
– Иной раз бывает, – говорит Грета. – Но у обособленной жизни есть свои преимущества.
Мы здесь не просто так поселились, говорю я. В уединении много плюсов.
– Мы привыкли, – говорит Грета. – Это уж точно.
– Дело в том, что… Не знаю. Я здесь совсем недолго, но тишина давит. Совсем чуть-чуть. На психику, я имею в виду. Наверное, потому, что я к ней не привык.
Все городские так считают, говорю я. Потому-то много кто уехал.
Я смотрю на Грету, потому что она понимает. Она знает, каково это – жить вдвоем, не беспокоясь о современной городской суете.
– И все же иногда я согласна с тем… – осторожно добавляет Грета. – Ну, с тем, что хочется знать, что там, за пределами.
Ее слова меня удивляют. Она как-то затрагивала эту тему, но я решил, что все забудется и больше никогда не всплывет в разговоре. Слушая ее, я понимаю, что она не забыла, и от этого мне тяжело. Вот этого я и не понимаю. Грета любит сельскую жизнь.
– Мысль о том, чтобы отправиться туда, где никогда не бывала, пугает, – продолжает она. – Но иногда ведь полезно пугать себя. Ничего не стоит завязнуть в бытовой колее. Мы убеждаем себя, что идем к какой-то цели, к счастью, но на самом деле эта колея длиною в жизнь.
Нам здесь очень нравится жить, говорю я.
Терренс меняет тему.
– Ты играешь на пианино, – обращается он к Грете. – Я прав?
Грета играет. Она любит играть, а я люблю ее слушать.
– Пианино прекрасно звучит, – говорит он.
– Оно расстроено, – отмечает Грета. – Неисправно.
– Что-тто, прости? – переспрашивает Терренс.
– Пианино. Оно в доме дольше нас, так что не в лучшей форме, – говорит она. – Его нужно настраивать.
Но пианино помогает Грете, говорю я. Помогает расслабиться.
Я вспоминаю, как она играет, и тянусь, чтобы взять ее за руку.
Музыка лечит, говорю я Терренсу. Я рад, что у нее есть свое занятие. Что-то свое, что она умеет делать, а я нет.
– Как вам удалось оставить куриц после запрета на разведение животных? Не волнуйтесь, я не собираюсь никому сообщать о курицах. Пара штук – не проблема.
Не знаю. Их немного, говорю я. Когда мы приехали, они уже тут были. Я решил их оставить.
– Я сказала, если хочет оставить куриц – пожалуйста, но я не собираюсь присматривать за ними, – говорит Грета. – Меня не прельщает перспектива лопатить куриное дерьмо. Если нас поймают, платить штраф будет он.
– Что ж, очаровательно, – говорит Терренс. – Видите? Вот зачем нужны такие свободные разговоры. Мы болтаем ни о чем и узнаем много полезного.
Он снова начинает что-то печатать в экран. Заметки, наверное.
– Чем больше я узнаю, тем уютнее себя чувствую, – говорит он.
* * *
Когда мы наконец заканчиваем, Терренс встает.
– Думаю, мне пора наверх. – Он вытягивает руки над головой. – Надо разобрать вещи, подготовить оборудование. Устроиться, так сказать. Не обращайте внимания, если буду шуметь.
Оборудование? Для чего? И сколько этого оборудования?
– Совсем немного. Вам не о чем волноваться. Только все самое необходимое для сбора данных и прочего.
– Я покажу тебе комнату, – говорит Грета.
– Ах да, Джуниор. Не забудь принять две. – Он поднимает полупрозрачный пузырек с таблетками, встряхивает его. – Вот. Доктор прописал.
Что это такое? Обезболивающее?
– Да, – отвечает он. – Они помогут тебе восстановиться.
Плечо ноет, но как-то смутно. Я протягиваю руку, и он кладет мне на ладонь две синие капсулы.
– Должно помочь.
Они берут по паре сумок, которые Терренс принес из машины, и поднимаются наверх. Я встаю очень медленно, чувствуя скованность и боль. Знаю, что надо двигаться. Я ведь не ноги повредил. Убираю со стола. Стараюсь сильно не тревожить больное плечо, пока мою
