(0000000000000000000000000000000)
— Ладно. Вот что я тебе скажу, Крисси. Я не в том настроении, чтобы играть в игры, повторяю, не в том настроении. Я не позволю эксплуатировать меня только потому, что я достаточно ясно выразил тебе свои чувства. Я буду держать эти чувства в узде, пока не получу ответной духовной поддержки.
Духовная поддержка, духовная любовь, духовные узы…
Разыгрывать духовную карту одно удовольствие. Они все западают на духовную муть, просто ничего не могут с собой поделать. Слышу вздох.
— Мне нужно поговорить с тобой, глаза в глаза. Я приду вечером. Во сколько тебя устроит?
— В восемь, — говорю я, нажимаю на рычаг и кладу трубку. — Покатаемся сегодня, покатаемся, — напеваю я себе под нос и беззаботно машу рукой появившимся в комнате Гиллману и Инглису.
Гиллман сдержанно кивает — этот козел никогда не проявляет эмоций, — а вот Инглис машет в ответ, и жест его как будто служит сигналом для притаившейся у меня в животе тошноты.
Итак, на сегодняшний вечер у меня Крисси. Ну что ж, по крайней мере одну проблему я решил. Хотя еще неизвестно, что из этого выйдет. Надеюсь, получится лучше, чем в прошлый раз. Все шло нормально, камера ее даже возбуждала, но потом, когда я достал вибратор, она снова завела бодягу о Бобе и о том, что все в жизни так перепуталось. Некоторым не угодишь.
Смотрю на календарь Скотленд-Ярда. Пятое декабря. Не так уж далеко до Рождества, но на хрен эту муть — на первом месте зимний отпуск и поездка в Амстердам. И календарь какой-то скучный. Вот в прошлом году у меня был календарь с моделями, но потом пришло распоряжение, инициированное, несомненно, какой-нибудь стервой вроде Драммонд, и в нем запрещалось присутствие на рабочем месте любых плакатов с красотками. Запрет, понятное дело, сопровождался обычным пиздежем о негативном влиянии и т. д. и т. п. Но если заебательская киска в коже — «негативный образ женщины», то кто тогда позитивный? Может, драная кошелка Драммонд в полицейской форме? Думаю, что нет. Правила ведь везде одни и те же.
Тошнота не проходит, надо уйти пораньше. Рэй Леннокс ведет слежку за хиппарями-ебарями из коммуны «Восход» в Пеникуике, так что оторваться совсем не с кем. Гиллману я не доверяю, а Клелл потерял интерес к приключениям после того, как решил податься в дорожную службу. Решаю просто немного прогуляться по городу. Везде толпы народу, все спешат купить подарки к Рождеству и ищут, где бы ухватить подешевле. Жадность прямо-таки висит в воздухе, ею можно дышать. Темнеет рано, и зажигающиеся огни кажутся неуместными и зловещими.
Место преступления. Поднимаюсь по ступенькам Плей-фэйр-Степс. Какой-то юный сопляк в грязной изодранной одежде и тренировочных штанах, присосавшись к фиолетовой жестянке, с надеждой протягивает мне пластмассовую кружку.
— Центр занятости там, — говорю я, указывая в сторону Вест-Энда.
— С Рождеством вас, — отвечает он.
— И тебе всего, приятель, — улыбаюсь я. — Здесь, наверно, немного прохладно. Я бы на твоем месте на несколько неделек перебрался туда. — Показываю на роскошный фасад отеля «Балморал». — Пусть попотеют ребята из обслуживания номеров. Расслабься, сбрось напряжение. Знаешь, в этом есть смысл.
Мудак бросает на меня злой взгляд, но я уже вижу в его глазах страх перед наступающими холодами и перспективой провести на улице всю долгую зиму, которая, вполне возможно, положит конец его жалкому существованию. Впрочем, если залить в себя еще пару банок, то и не заметишь, как тебя заберет дедушка Мороз.
Беру курс на Саут-Сайд, думаю, не заглянуть ли в пивнушку Алана Андерсона на Инфермари-стрит. Интересно, что сейчас поделывает старина Алан? Один из наших типичных сереньких игроков семидесятых; тогда таких было пруд пруди, как будто их на фабрике штамповали. Кругом суета: наркоманы покупают всякую дешевую туфту в лавчонках у цветных, школьники, пользуясь переменой, водят носом в музыкальных магазинчиках, торгующих залежалым товаром.
Всматриваюсь в витрину телемагазина, пытаясь разобрать счет. В Англии «Манчестер Юнайтед», «Арсенал», «Ньюкасл», «Челси» и «Ливерпуль» — все победили. Жду результатов первенства Шотландии, и тут холодный воздух прорезает дикий крик, от которого у меня волосы встают дыбом. Поворачиваюсь и вижу, как на дороге образуется толпа. Подхожу посмотреть, в чем дело, отталкиваю застывших с открытыми ртами придурков и вижу на земле бьющегося в судорогах хорошо одетого мужика лет сорока с лишним. Одной рукой бедняга вцепился в грудь.
Мужик быстро синеет, а стоящая рядом женщина истошно орет:
— КОЛИН! КОЛИН! ПОЖАЛУЙСТА! ПОМОГИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА!
Плюхаюсь на колени возле распростертой фигуры.
— Что случилось? — кричу ей. Парень, похоже, не дышит. К тому же он еще и обоссался — на брюках медленно расплывается черное пятно.
— Сердце… это, должно быть, сердце… у него больное сердце… о, Колин… ооо, нет… КОЛИН, НЕТ! О ГОСПОДИ, НЕТ!
Опускаю его голову на землю и начинаю делать искусственное дыхание рот-в-рот.
Ну же, давай… дыши…
Я чувствую, как жизнь уходит из него, как тепло оставляет тело, и пытаюсь вернуть ее в него, но ответа нет. Лицо у него белое, он похож на манекен. Поворачиваюсь к женщине. Она тоже белая, и слова, выползающие из ее рта, кажутся мне бессмысленным бормотанием.
— Что?
— Сделайте что-нибудь… пожалуйста… — выдавливает она.
— Ну же, приятель, — кричу я мужику, — ты не можешь вот так взять и помереть… — Поворачиваюсь к глазеющей на нас толпе. — Вызовите «скорую помощь»! И УБЕРИТЕСЬ НА ХУЙ С ДОРОГИ!
Нажимаю ему на грудь, колочу по этой чертовой груди, но он не реагирует, и во мне нарастает злоба. Щупаю запястье.
Пульса нет.
ЖИВИ
ЖИВИ
ЖИВИ
— Ты должен жить, — тихо говорю я.
Глаза у него уже закатились.
Прямо над ухом кричит женщина:
— КОЛИН… О БОЖЕ, НЕТ…
Не знаю, сколько проходит времени. Я сижу рядом с этой бесформенной вещью, лежащей в зловонии собственных экскрементов, и держу в своей руке руку женщины. Слышу вой сирены. Чувствую чью-то руку на своем плече.
— Все в порядке, приятель. Ты сделал все, что мог. Его уже не вернешь.
Поднимаю голову и вижу парня с торчащими из носа рыжими волосками. На нем блестящий зеленый плащ.
С ним возятся санитары. Внезапно женщина обнимает меня. Ее приятный сладковатый аромат уже смешался со зловонием мертвеца.
— Почему… он был хорошим человеком… он был хорошим человеком… почему?
Поначалу мне не по себе от ее навязчивой, неуклюжей близости, но потом наши тела сами собой приспосабливаются друг к другу, как рука к перчатке.
— Да? Да?
Я киваю, чувствую, как по щеке ползут слезы, и вытираю лицо. Женщина застывает в моих объятиях, ее голова на моей груди. Я бы хотел держать ее вот так вечно. Держать и не отпускать.
«Скорая» собирается отъезжать, мы отстраняемся друг от друга, и я чувствую холодную пустоту одиночества, заполняющую то пространство, где только что была она. Встаю и поворачиваюсь к зевакам. Одни и те же лица. Все время одни и те же лица. Как в том тупом фильме, где все собираются поглазеть на трагедию.
— Что уставились? Какого хера ждете? Идите, делайте свои гребаные покупки! Все! — Я достаю полицейский значок. — Полиция! Разойтись!
Мертвец лежит на каталке, женщина плачет на его груди. Вот что надо всем этим мудакам. Так было и на похоронах принцессы Дианы. Они приходили туда, чтобы вглядеться в глаза тех, кто действительно ее знал, чтобы упиться горем с их лиц.
Кто-то трогает меня за рукав.
— Кто вы?
— Брюс Робертсон. Детектив-сержант Брюс Робертсон! — кричу я. — Лотианская полиция.
— Что здесь случилось?
Я смотрю на задающего вопросы парня.
— Пытался спасти его… но… он все равно умер. Взял и умер… я пытался его спасти…
— Что вы при этом чувствовали?
— А? Что? Какого хера…
— Брайан Скаллион, «Ивнинг ньюс». Я наблюдал за вами. Вы отлично поработали, детектив-сержант Робертсон. Что вы почувствовали, когда ничего не получилось? Как оно…
Я отворачиваюсь от недоумка и ухожу, проталкиваясь через толпу. Спускаюсь на Инфермари-стрит и бреду, ничего не видя вокруг, к пивнушке Андерсона.
Парень не должен был умирать. Та женщина, она любила его.
Мне зябко. Холодно.
Лучшее средство от холода — двойная порция виски. Потом переключаюсь на водку — у нее другой запах, который еще не все научились распознавать. Повторяю. И еще. Думаю о том парне. Когда я пытался вернуть в него жизнь, то как будто наталкивался на какую-то противостоявшую мне силу. Как будто пытался наполнить ванну без затычки, а вода все уходила и уходила.
К черту бар. Сажусь в машину. Прыскаю в рот какой-то гадостью, прополаскиваю и сплевываю на белый снег. Голубой раствор проседает на белом. Даю газ и с ревом сворачиваю за угол. Какой-то недоумок пытается сигналить, но мне не до него.
