К работе, однако, меня уже не тянет; впрочем, если на то пошло, меня не тянуло к ней никогда. Для виду оставляю машину на служебной стоянке, а сам сматываюсь пораньше. Какое-то время тащусь пешком под снегом, потом останавливаю такси. Дома включаю телевизор и просматриваю по телетексту результаты матчей. «Хартс» играл в Рэгби-парке и продул со счетом ноль-три.
Предпринимаю попытку прибраться и даже выбрасываю несколько тарелок с объедками и пару упаковок с китайской жратвой. Крисси приходит рано, что всегда меня раздражает, потому что в доме полный бардак. Зато в глазах у этой подстилки возбуждающая смесь желания и преданности. Рост у нее пять и четыре. Вес никогда не переходил за шесть стоунов. Выглядит Крисси далеко не блестяще в чересчур яркой желтой блузке и черной, выше колен юбке, пошитой, похоже, из того же материала, что и мои штаны. В общем, ей место в хосписе, а не в героиновых грезах.
Ждет, что я что-то скажу. Ошибочка! Так не получится. Молчание — золото, и порой за него приходится бороться. Вам это любой торчок скажет.
— Брюс… ты действительно имел в виду… ну, когда говорил, что сможешь полюбить меня? — спрашивает Крисси.
Я пристально смотрю на нее и вижу лопнувший на носу кровеносный сосуд. Вашу мать! Бесполезно, думаю я. Ни малейшего шанса.
— Конечно, смогу. И ты знаешь это не хуже меня. Не надо изображать передо мной недотрогу. Садись.
Крисси снимает пальто, опускается на диван и закуривает. Она такая же, как те упыри, что стояли и смотрели, как я пытался вернуть к жизни того парня. Тошнотворные, пассивные, праздные, сострадательные упыри.
И как вы себя при этом чувствовали?
— Я так запуталась, Брюс. Мне так трудно, — говорит Крисси.
Я подсаживаюсь на диван, поближе к ней. Она узнает, как чувствует себя тот, кто не дышит.
— Послушай, тебе необходимо знать кое-что… знать, как я…
Я расстегиваю пуговицу на блузке и запускаю под нее руку. Ужас. Как будто только что из концлагеря. Кожа да кости. Глаза большие, под ними темные тени. Смотрю в зрачки и вижу, как они расширяются, будто чувствуя шевеление у меня в штанах. Забираю у нее сигарету и давлю в пепельнице. Крисси нервно вздрагивает со странной улыбкой и смотрит на меня.
— Брюс… — говорит она, поглядывая на дымящийся окурок.
— Ты разве не знаешь, как опасны сигареты? — спрашиваю я, указывая на пепельницу свободной рукой и одновременно просовывая другую под лифчик и грубо сжимая сосок. Крисси закрывает глаза и едва слышно ахает. — От них бывает приступ удушья. Перекрывается доступ кислорода к мозгу. Это вроде наркотического опьянения.
Я постукиваю ее по голове. Вытаскиваю руку и расстегиваю остальные пуговицы на блузке, медленно, одну за другой. Потом расстегиваю пуговицу и замок на юбке. Встаю, поднимаю ее, и юбка соскальзывает на пол, как кусок говядины с шампура. Притягиваю ближе, просовываю руку под трусики, обхватываю ягодицы и прижимаю к себе. Утыкаюсь носом в ее ухо, втягиваю запах дешевых духов.
— Вот что я тебе скажу, оно, это кислородное голодание, крутая вещь, добавляет остроты ощущениям. Вы с Бобом когда-нибудь так делали?
— Я… я не знаю… мы никогда…
— Не выключали друг другу газ, а? — негромко спрашиваю я. — Ш-ш-ш-ш-ш…
— Мы… нет… никогда…
— Не хочешь попробовать? Поиграть в отключение газа? Я отключу тебе, а ты мне, а?
Смотрю на черные корни ее тошнотворно-желтых волос, похожих на грязную солому. Надо ж так все испоганить дешевой краской. Кофе, сигареты и шлюхи. Наверное, где-то есть фабрика, где их штампуют. Где-то неподалеку от Бульвара Разбитых Грез.
— Я не знаю… — ноет Крисси.
Перед ней обрыв, и она не видит за ним ничего, потому что ослеплена отчаянием и лекарствами.
— Это маленькое приключение. Маленькое путешествие в неведомое. А в путешествии не обойтись без опытного проводника. Позволь мне быть твоим проводником. Доверься мне. Я не сделаю тебе ничего плохого.
Стаскиваю с нее трусики, обнажая густые черные заросли, резко контрастирующие с теми жидкими рвотно-желтыми волосьями. Кожа звенит, как будто в нее воткнулись сотни крохотных иголок, стены и мебель обретают новый, яркий цвет. Я укладываю ее на диван. Расстегиваю ремень, не обращая внимания на ядовитые испарения, и брюки сползают к коленям. Да, худею. У меня наготове два пояса, которые я достаю из-под дивана.
Один на шею ей, второй — мне. Запускаю палец в дырку — там уже лужа. Какая горячая. Клитор торчит, как шишка у Рэя Леннокса. Развожу ей ноги и забиваю клин. Мудохаться с резинкой смысла нет — она сказала, что в последние годы ни с кем, кроме Херли, не трахалась, а это почти то же самое, что остаться целкой. Продвигаюсь глубже и затягиваю ремень на ее тощей шее. Поршень ловит такт. Сейчас ты узнаешь настоящий стиль. Она приподнимается — как раз то, что надо.
— Ремень, — кричу я, добавляя ходу, — затяни мой ремень! Отключи мне газ!
Она тянет конец, но как-то слабо, а тем временем ее лицо наливается кровью, багровеет и искажается, будто в недовольной гримасе. Я продолжаю качать, и из нее вырывается крик:
— Ты… кх… кх-х-х… кхе-ех-х-х… ты меня… кхех-х-х… задушишь… кхых-х-х…
Хрипит и кхекает как старый драндулет, который никак не желает заводиться, что, если подумать, вполне соответствует действительности.
Насколько далеко надо зайти, чтобы стать таким, как тот парень с Саут-Сайд? Наступает ли в этой борьбе, борьбе за жизнь и вдох, такой момент, когда ты отчетливо сознаешь, что все, пиздец, что назад уже не вернуться? Что ты чувствуешь при этом?
— НУ ТАК ЗАДУШИ МЕНЯ НА ХУЙ! — ору я, задыхаясь и продолжая гонку, и в конце концов хватаю свой собственный ремень и отключаю газ себе, чтобы попасть туда, но она дергает тоже, и мне уже не хочется ничего, как только продолжать, усиливать давление, и она видит это в моих глазах, а я вижу в ее панику и добавляю, добавляю, добавляю…
Все. Отпускаю ремень, и она стягивает с шеи свой. Я вижу отметину на ее коже, вижу лопнувшие сосуды на веках. Она пытается вдохнуть, наполнить сухие, омертвелые легкие воздухом; она плачет и смеется. Ей это нравится, нравится все, до последней капли и последней секунды. Так высоко она еще не взлетала, но и так далеко, как тот парень, не зашла. Он зашел слишком далеко, за горизонт. Я не смог его вернуть, как ни старался.
И как оно там?
Наше дыхание постепенно приходит в норму, мы ненадолго засыпаем. Проснувшись, я ощущаю в себе непреодолимое желание быть жестоким, которое, если не удовлетворить его вербально, приведет к тому, что я просто сломаю этой сучке челюсть.
— Ты корова, — холодно заявляю я, садясь и закуривая ее сигарету. — Ты корова, потому что я ебал тебя, потому что мы перекрывали друг другу кислород и потому что ты жена моего товарища. Знаешь, как это по-моему называется? Корова. К-О-Р-О-В-А.
Я произношу слово по буквам.
Она смотрит на меня умоляющими глазами, будто раненый олень, но меня этим не проймешь.
— Не говори так… почему ты… такой… почему…
Почему? Потому что пришло время игры.
— Знаешь, почему ты корова? Знаешь почему? Потому что ты впускаешь нас сюда… — я показываю на черный кустик, — и сюда, — показываю на ее пустую голову, — и сюда, — показываю ей на грудь, — потому что это любовь. То, что было сейчас, это ерунда, игра. — Я качаю головой. — Небольшая проверочка, тест, и ты его не прошла. Провалила. По всем статьям…
Я беру прядь ее замасленных соломенных волос.
Рот у нее растягивается вширь, и лицо как будто распухает, раздувается.
— Если ты так говоришь, — кричит она, — то как же мы будем дальше?
— Я хочу сказать, что тебе надо идти и хорошенько подумать о своих истинных чувствах. В противном случае… Буду откровенен, в этом ни хрена никакого смысла. Правила везде одинаковы. Ты сделаешь это, Крисси? Сделаешь это для меня? Потому что я не могу прочистить тебе голову. Только ты можешь сделать это, слушая, что говорит твое сердце. Хочешь просто потрахаться, — я похлопываю ладонью по ее животу, — нет проблем. Приходи — за мной не заржавеет. Но для меня в этом есть что-то низкое, что-то грязное, потому что я чувствую, что мы способны на большее.
— Я просто запуталась… ты меня запутал… — бормочет она.
Я медленно и печально качаю головой.
— Мы все запутались. А сейчас, я думаю, тебе надо уйти.
— Я хочу остаться с тобой, Брюс. Нам нужно поговорить!
Я решительно качаю головой. У меня другие планы: поход в клуб. Выпить пивка для расслабления, отдохнуть по-человечески. Пообщаться в цивилизованных рамках.
— Крисси, я сегодня работаю. Ночная смена. Я расследую убийство. У-Б-И-Й-С-Т-В-О. Для меня это серьезное дело. — Вижу, она ни хрена не понимает. Похоже, монетка не проскочила. — СЕРЬЕЗНОЕ. А это означает, что мне надо шевелиться. Не просиживать задницу на диване. РАБОТАТЬ. Вот так-то.
