я.
– Пока, пап, – кивнул я и, проводив его, налил себе еще водки, после чего отправился спать. И уснул сразу же, как голова коснулась подушки. Сны были черными и молчаливыми. А утром пришла адская боль.
Болело все тело, а лицо, на удивление, опухло лишь немного. Заплывший глаз приоткрылся, и в целом я выглядел нормально. Если не считать отбитых ребер и трещащей головы. Выпив чаю, я завернул в бумагу два куска хлеба с салом, бросил в пакет яблоко для Алёнки и поплелся в школу.
– Ебать ты бурый, Ворона, – глумливо захихикал Зяба, которого я встретил по пути в школу. Он и Кот курили на углу вместе со старшаками из другого класса.
– Чот мы слабо тебя отхуярили, – с сомнением бросил Кот, рассматривая мое лицо. – Считай, по жопе отшлепали и все. Еблет только чутка опух, да глаз как залупа.
– Да хуй с ним, – отмахнулся Зяба. – Выебнулся – получил. Пиздуй, Ворона, нехуй с нами тут стоять.
– Ага, вали нахуй, – пихнул меня в плечо Кот и повернулся к старшакам. – Бля, вчера такую цыпу чуть не склеил…
– Правильно сделал, что пришел, – кивнул мне Нефор, которого я встретил на ступенях. Он, не стесняясь, курил прямо на крыльце и, когда я подошел, протянул руку.
– Не очень хотелось, – честно признался я и, взяв предложенную сигарету, затянулся.
– Ты показал, что тебе на них похуй, – пояснил он, приглаживая волосы, которые растрепал порыв ветра. – Не зассал и пришел. Это заметят, поверь.
– Мне похуй, кто и что заметит, Серый, – буркнул я, делая еще одну затяжку. – Я пришел, потому что так надо.
– Понимаю. Погнали на урок?
– Не, я Алёнку подожду. Ты иди.
– Лады, – кивнул Нефор и, стрельнув окурком в сторону мусорки, зашел в школу, а я остался на крыльце ждать Огурцову.
На длинной перемене, когда мы спрятались от всего мира под лестницей и точили хлеб с салом, я повернулся к Алёнке и, чуть подумав, сказал:
– Знаешь, что самое смешное?
– Что? – напряглась она, но увидев улыбку на моем опухшем лице, немного расслабилась.
– Нихуя ничего не изменилось. Я как был лохом, так им и остался. Несмотря на то, что выебнулся и не зассал прийти в школу сегодня. Всем похуй на меня и мои поступки. Словно вчерашнего и не было вовсе.
– Не всем, – тихо перебила она и, отложив яблоко в сторону, взяла меня за руку. – Не всем похуй, Тёмка.
Глава десятая. Маленькие радости.
Я редко записывал в свою тетрадку радостные моменты, которые все же случались в моей жизни. Так получалось, что в основном в тетрадь выливалось зло и боль. То, что я хотел бы вытащить из своей головы, надеясь на то, что оно забудется. Радостных моментов было мало, но они были. Я покривил бы душой, если бы сказал, что это не так.
Однажды, в середине восьмого класса, папка притащил откуда-то ведро соленой кильки и два мешка картошки, пусть и чуть подпорченной. Половину вечера мы с мамой, глотая слюни, отрывали кильке головы и выколупывали пальцем кишки, а очищенные тушки складывали на тарелки елочкой. Папка сидел рядом, чистил картошку старым, почти сточенным ножом и улыбался, глядя, как мы тайком кладем чищенную кильку себе в рот.
Вторую половину вечера мы ели кильку с вареной картошкой, и до сих пор я не могу забыть тот вкус, ту сытость, и то тепло, что подарил нам нехитрый ужин. На дикий сушняк никто не обращал внимания, а килька порой съедалась вместе с хвостом, причем родители, думая, что я не замечаю, ели лишь маленьких, оставляя мне крупные и упругие тушки. Из этой кильки мама варила вкуснейшие супы, и я умудрялся наесться одним половником. Картошка обычно жарилась или отваривалась и толклась. Тогда мама добавляла в неё ложку подсолнечного масла, которое мы с папкой привозили из деревни, солила, и получалось очень вкусное и сытное блюдо. Я называл его «толкушкой» и любил, когда мама так делала.
В другой раз папка приволок похожей на кильку рыбы, тоже мелкой, но сырой. Мама побежала по соседям, собирая муку, а потом мы до ночи жарили рыбку в кипящем масле. Праздник случался и тогда, когда папке давали зарплату. Небольшую, по меркам нашего города, но желанную.
Всё сразу расписывалось в тетрадке: кому, что и зачем нужно. Писались примерные цены, обсуждалась важность той или другой покупки. А я, вечером подойдя к пьяному папке, выклянчивал себе немного мелочи. Иногда он и сам покупал сладости по пути с работы. То масляный торт возьмет, то кремовый рулет, а однажды, когда им частично выплатили долги, притащил домой блок «Сникерса». Я спиздил пять штук из коробки и в школе слопал их с Алёнкой под лестницей. Один я сунул незаметно ей в карман, чтобы дома съела.
В другой раз папка купил на рынке у алкаша из соседнего двора плеер «Сони». Алкаш, сам того не ведая, отдавал игрушку за копейки, и папка успел оттеснить наглую бабу, которая ебала алкашу мозги, требуя скинуть цену. Он подарил мне плеер вечером, когда я вернулся из библиотеки, и долго смеялся, увидев мои слезы, потому что такой подарок для меня поистине был царским. Не знаю, да и похуй, где и у кого алкаш спиздил плеер, но этот небольшой кусочек пластика с проводами часто спасал меня от жесткой реальности и давал возможность, хоть на мгновение отвлечься от проблем. Кассеты тогда стоили недорого, в моду входили «сидюки», поэтому я мог собрать за неделю небольшую сумму из денег на обеды и купить себе что-нибудь новое на Блохе. Или просил друзей записать на старую кассету подборку новья.
До десятого я слушал всякую хуйню. Алёну Апину с Муратом Насыровым, сборники «Союз» и «Евродэнс», даже ебаный «Балаган Лимитед» себе купил со «Сплином» до кучи, который хоть как-то отличался. Все поменялось с приходом в наш класс Нефора.
Он как-то дал мне пару кассет на денек, просто послушать. На одной был любимый им «Black Sabbath», а на другой прошлогодний альбом немцев «Helloween». И если Оззи прошел мимо меня, почти не зацепив, то тыквоголовые наполнили жизнь новыми красками. Серый, у которого дома был музыкальный центр, и о котором я мог только мечтать, переписал мне кассету и накидал на другую винегрет из того, что ему самому нравилось. Слушая первый раз «Cannibal Corpse», я чуть не проблевался. От странной музыки разболелась голова, да и на привычную мне музыку она никак не походила. А через
