держится: я чего-то не доделала? Я хотела сделать? Да, какая разница кому? Действие! Завершённое действие! Завершённое действие есть хорошо. Хорошо сделать умершему брату уже невозможно, но можно сделать хорошо кому-то рядом. И чёрное компенсировалось. Всё ушло. Нет хуже незавершённого действия, Надя. Если ещё когда найдёт на тебя это воспоминание, то сразу собирай передачку — и к церкви, тут всегда есть кому раздать. Тебя и попустит.
Алёна конечно же понимала, что так сразу сейчас может и попустило, но найдёт ещё, и не раз. Пусть и не с такой силой, но душевная боль — штука долгоиграющая. Подобных историй лучше не допускать, лучше ошибиться отдавая, чем придерживая. И далеко не всё равно: отдать было тогда — голодному, измученному, несчастному, одинокому в своей страшной болезни брату или сейчас, спешащим по своим делам соседям, или вот этим чужим людям — жителям церковных пристенок, которых неизвестно какая судьба туда загнала.
Женщины быстро шли по улицам родного городка, улицам на которых выросли, которые оставались вроде бы и те же, но превращались в совершенно чужие, на них не хотелось задерживаться, тут не хотелось прогуливаться, как они в юности толпой "прошвыривались" от клуба до парка. Раньше здесь был свет и жизнь, а теперь ни света уже не виделось, ни жизни не чувствовалось. Всё поглощал свинец в его многочисленных оттенках.
— Ты, Надя не представляешь, как всё здесь отличается от Италии. Вот к примеру, иду я сегодня утром на рынок — родители попросили именно прямо с утра кое что купить, а мимо все бегут такие озабоченные, одинаково скучно одетые, с застывшим скучным выражением лиц… В Италии такого нет, там утро наступает степенно. Итальянцы бы на своих улицах на наших смотрели как на бешеных сумасшедших: "Куда они всей стаей скукоженные, серые, с такими угрюмыми лицами бегут спозаранок??" Там в девять только из дому выходят, идут в кафе, завтракают… Я к этому уже так привыкла, что мне каждый раз когда я сюда приезжаю поначалу диковато становится.
Надя после такого описания даже другими глазами посмотрела на редких в этот час прохожих. А действительно, есть в них эта похожесть, метка одностайности.
Тут Алёна вдруг встрепенулась:
— Забыла! Я тебе рассказывала как в прошлый раз в Киев на поезде уезжала?
— Ты такая расстроенная была тогда со своим ухажёром, что наверное нет, — ничего не смогла вспомнить Надя.
— Я тогда вообще не при памяти была. И вот сейчас всплыло, странная история, просто сюр. Я зашла в купе, вежливо со всеми поздоровалась, села на своё место — справа за столик. В общем я в угол к окну как обычно забилась, воду на стол поставила, книжку открыла и сижу тихо читаю, о своём думаю. Сидела тихо, ничего о себе не рассказывала, без комментариев, настроение не то было. Попутчики: симпатичный мужечок, лет ему под тридцать, явно на понтах и бабник, командировочный, и тётка с сыном лет десяти. Тётка была какая-то мятая, поэтому разобрать возраст трудно, но какой он там может быть, если мальчишке десять? Короче, ехала эта дама в посольство Итальянское визу продлевать. И всю дорогу её итальянец ей названивал что дождаться не может: "Пронто, пронто, си, Марио,". Она по итальянски бегло так разговаривала, видно, что давно там жила.
— Так вот, — продолжила Алёна свой рассказ, — Она с этим симпатичным попутчиком в купе капитально набрались, меня тоже из вежливости сначала пригласили, но я отказалась. Кажется, вино у них было, и начала она к нему пьяно приставать. Мужик видно было, что очень ей понравится, прямо потекла, на пьяных бабах это хорошо видно. А на меня она коситься стала, ему что-то говорит, а я на себе её взгляд ловлю. Даже не знаю, как это чувство называть, но понятно было по умолчанию, что я ей сильно мешаю одним своим существованием в этом углу.
Алёна перевела дух, и продолжила:
— Понимаешь, я сижу тише земли, ниже травы, в книгу уткнулась, но понимаю, что ей типа я умную из себя корчу и тайно зрительствую. Мне-то оно боковым зрением действительно и видно, и понятно, что слышно. Но куда мне деться? На её верхнюю полку уйти? Я ноги подтянула, одеялом укрылась, головой к окну прислонилась и тихо замерла — читаю, словом одним не встряла. А Марио — тот всё ей названивал, она каждый раз из купе выходила и в коридоре у окна что-то ему тараторила.
— Дальше слушай! Косилась она на меня, косилась, и по ходу парню жаловаться начала, что этот её долбанный Марио — сука совсем не пьёт, абсолютно, и не курит. Парень ей: "Ну, это же хорошо ведь, что не пьёт". А её как прорвало: "Что же тут хорошего? И я с ним тоже сижу весь год не пью! Вот сейчас выпьем, а потом — целый год не пить. Совсем! Ему — суке пятьдесят лет, а он всё к своей маме бегает разрешения спрашивать: "Мама, можно мне жениться?" Мужику пятьдесят лет, он без разрешения мамы жениться не может!"
— Короче, развезло её капитально, — продолжила Алёна. — Мальчик её в какой-то момент сильно разволновался: "Успокойся, мама!" загонял на полку спать. Он и сначала, я вспомнила, пить ей не разрешал, я ещё удивилась, что он во взрослые дела лезет. Уговаривал, упрашивал дрожащим голосом, наверняка же кое что про мамочку свою знал. Но она — ни в какую. И тут в какой-то момент она ко мне полезла.
— Слушай, самое интересное начинается. "Может мы своими разговорами вам как-то мешаем?" А я ей, слегка книжку отодвинув, сдуру возьми да ответь: "Почему бы вы мне мешали? Поезд едет, Киев приближается, вы же поезд не тормозите". Тогда она… Ты догадываешься? Я по промелькнувшей в её глазах искре почувствовала, что будет, но верить отказывалась.
— Короче, слушай дальше, она вышла из купе и минуты через три- четыре-пять поезд резко остановился! По шуму в коридоре я даже ни капли не сомневалась, кто это там стоп- кран дёрнул. Прибежали к нашему купе: "Держите, это она, я точно видел," мент, проводник, начальник поезда. Начали они её куда-то тащить, пьяную из купе вытягивать, чтобы протокол какой-то составить. Поверишь? Я в этот момент вдруг остро почувствовала себя виноватой как подстрекателя. Её сын упал на дикую истерику: "Не трогайте маму". Мальчик этот маленький прямо в бой на ту делегацию тараторящую бросается. Представляешь сцену? У меня от этого вида сердце разрывалось от жалости. Боже, боже, малыш-
