— Хм… — задумался я, пытаясь выиграть время. — С этим сложно поспорить.
— Да или нет? — настаивала она.
— Э… Да.
— Позвольте спросить вас еще кое о чем. Насколько я понимаю, журналы готовятся за два-три месяца до выхода. Тот номер, над которым вы сейчас работаете, — когда он должен появиться в продаже?
— О-о, вот тут вы меня поймали! Расписание не по моей части.
— Не в июне ли?
— Ну… Возможно, хотя не уверен.
— А какое в июне главное спортивное событие?
— Олимпийские игры?
— Может, Уимблдон?
— Серьезно? Вперед, Тим! — И я поднял кулак.
— Получается, вы снимали уимблдонский номер «Блинга», так?
— Что? Ничего подобного! — выдохнул я, взбешенный подобным предположением.
— Послушайте, чем раньше вы признаете это, тем раньше пойдете домой. Вы делали именно это, да?
— Нет.
— Тогда чем там занимался тот парень с фотоаппаратом и почему он сбежал при нашем появлении?
— Я не видел никакого парня. Возможно, это был какой-нибудь извращенец с таким объективом для дали…
Констебль Батлер откинулся и разочарованно фыркнул. Наверное, он решил, что загнал меня в угол и что стоит лишь надавить — я сразу все выдам. Только зачем мне это? Я понимал, что попался и что помощи ждать неоткуда. Зачем же стучать на Стюарта с Джоном? Вы скажете, что я мог избежать неприятностей, сказав, что я всего лишь кукла, а главный кукловод — Стюарт. Но если для того, чтобы избежать неприятностей, мне придется опуститься до стукачества, то я на это вот что скажу: у меня есть самоуважение. Я мужчина, и я знал, на что шел. Не в том я возрасте, чтобы при свисте розги зарыдать и рассказать директору о больших ребятах, засунувших первогодку головой в унитаз и спустивших воду. Какая разница, что Стюарт с Джоном меня бросили? Это их дело. А это — мое.
— Знаете, они собираются влепить вам по полной. Вы понимаете? — злорадствовал констебль Батлер. — У нас есть свидетели, которые подтвердят, что девушек не просто раздели, а то, что вы давали им указания выполнять те или иные развратные действия — и все это на глазах у двух четырнадцатилетних мальчиков. Судья будет не в восторге. Я не удивлюсь, если вы получите тюремный срок, а ваше имя в течение пяти лет будет в специальном списке людей, оскорбивших общественную мораль. Вам придется сообщать об этом при каждой смене работы или переезде. Ну как?
Я молча на него уставился. От моей самоуверенности не осталось и следа.
— Может, теперь вы нам захотите что-нибудь сообщить? — спросила Кенсингтон, когда я не нашелся, что ответить.
А теперь что? Это не может быть правдой, верно? Я не нарушал общественную мораль. Конечно, это блеф. Впрочем, даже если они и блефуют, то делают это умело. Нет, не верится. Во время теннисных матчей люди то и дело бегают голышом, а им только пальчиком грозят. Правда, бегать голышом — это одно, а заниматься онанизмом во время агитационных мероприятий — совсем другое. Нет, не верю. Как пить дать блеф. Наконец я ответил:
— Я могу лишь повторить то, что говорил раньше. Мы играли в теннис и слегка увлеклись.
На этот раз я не улыбнулся.
Констебль Кенсингтон отвела меня обратно в камеру и сказала, что сначала им надо поговорить с девушками и решить насчет обвинений, а после этого меня отпустят. Она уже закрывала за собой дверь, как вдруг глянула, нет ли кого в коридоре, и тихонько сказала:
— Послушай, ведь понятно, чем вы там занимались! Только между нами… Почему ты нам ничего не сказал?
— Не могу говорить и не буду. Уж вы извините, но я не трепач и никогда им не был.
— Ты ставишь себя в идиотское положение, — сказала она.
— Понимаю. Увы, при моей работе нередко приходится многое держать при себе.
Констебль Кенсингтон рассмеялась.
— Разоблачаться на глазах у всех! Теперь это называется «держать при себе»?
— Да уж… Что тут скажешь…
— Знаешь, откуда нам было известно насчет вашего Уимблдона? — спросила она.
Я не ответил.
— Три дня назад в Уолтемстоу были арестованы сотрудники другого порножурнала. Они делали ровно то же самое. Каждый полицейский в столичной полиции слыхал об этом. Во всяком случае, мы слышали. Такие слухи быстро распространяются, ты же понимаешь. И как только мы узнали, что на нашем участке кто-то устроил такие же съемки, то не поверили собственному счастью. Сегодня утром за тобой охотилось аж шесть патрульных машин. Ты польщен?
— Ага, не то слово…
Констебль Кенсингтон торжествующе улыбнулась.
— Скажи мне, пожалуйста… Где вы находите девушек, которые идут на такое? У меня бы духу не хватило! Где вы находите людей, соглашающихся раздеться перед вами?
Я чувствовал, что она расставила мне ловушку, но пока не видел какую. Я отвечал очень осторожно, взвешивая каждое слово и стараясь ни во что не вляпаться.
— Девушки делают это добровольно. Они читают журнал, посылают свои фотографии, и тогда мы можем предложить им встретиться с нами.
— И вы их фотографируете?
— Да.
Куда она клонит? Я не хотел упоминать никого из фотографов. Вдруг она пытается добраться до Джона? Я сказал ей, что делаю фотографии сам. Этим я надеялся убедить ее в том, что сегодня утром съемок не было: ведь я не взял с собой камеру.
— Многих девушек тебе приходилось фотографировать? — спросила она.
— О да, сотни! — сказал я. — Только без подробностей, потому что, как я уже сказал, многие девушки не хотят себя афишировать, и я должен уважать их желания.
Сбросил я ее с хвоста или нет?
— Отлично! Ладно, теперь я должна закрыть дверь, вот только… Слушай, никому не говори, совсем никому. А насчет того списка я бы не беспокоилась — вряд ли он тебе грозит. Вина не та. И еще раз: не рассказывай ни одной живой душе. Договорились?
— Договорились, — ответил я и, когда она закрыла за собой дверь, с облегчением вздохнул.
И зачем она все этого говорила? В чем ее игра? Господи, женщины такие коварные твари! Я решил, что с констеблем Кенсингтон надо вести себя еще осторожнее, чем с ее приятелем, констеблем Батлером. Возможно, он та еще сволочь, однако при разговоре с ним земля у меня из-под ног не уходила.
Прошло еще пять часов, прежде чем нас освободили. Констебль Батлер и констебль Кенсингтон сделали еще одну попытку меня расколоть, но я ни на дюйм не отступил от своей версии. Девушки, должно быть, сделали то же самое, потому что около шести вечера всем троим были предъявлены обвинения, и нас отпустили под залог. До суда было две недели.
Обвинения — «непристойное поведение» и «нарушение общественного порядка». Не так уж плохо, в худшем случае штраф. Нас всех отправили по домам. Тане и Синди дали одежду, поэтому о том, чтобы затащить их обеих к себе, пришлось забыть и удовольствоваться прощальным поцелуем в метро. Ну и денек!
Когда я приперся к себе, на автоответчике меня ждала дюжина сообщений от Стюарта, на которые я и не подумал отвечать.
На следующее утро, едва я коснулся задницей стула, Стюарт вызвал меня к себе в офис и принялся мучить расспросами про вчерашнее. Я все рассказал (за исключением минета) и поинтересовался у него, зачем они нас бросили. Стюарт все свалил на Джона. В конце концов, машина была его, и за рулем сидел он, а Стюарт пытался Джона остановить.
— Я даже угрожал ему, но тот меня не послушал, — уверял он.
— Девушки очень на тебя злы, — ответил я.
— Мне до этого нет никакого дела. Что ты рассказал в полиции? «Блинг» не упоминал?
— Не упоминал.
Я подробно рассказал ему обо всем, что происходило в участке, и о предъявленных обвинениях. После этого Стюарт отправился говорить с Питером, а я был предоставлен самому себе.
— О чем все эти разговоры? — заинтересовался Пэдди.
Я повторил свой рассказ, только на этот раз место мученичества и праведного гнева заняли веселые преувеличения и комедийные подробности.
— Балбес хренов! — покатывался со смеху Хассим.
Пока я трепался, Роджер взял трубку моего телефона, послушал и сказал, что Питер ждет меня в офисе. Немедленно.
Что там еще?
— Возможно, он хочет поговорить с тобой насчет повышения жалованья, — предположил Мэтт.
Я постучался к Питеру. Стюарт был уже там. Я сел и попытался принять самый невинный и безобидный вид, какой только возможно.
— Что ж, Годфри… Почему ты не рассказал мне о вчерашнем?
И я повторил еще раз. В начале и в конце каждой фразы я добавлял: «…и Стюарт сказал», «…Стюарт мне посоветовал», «…я сомневался, но Стюарт рассудил именно так» и тому подобное. Когда я закончил, меня оставили в покое и больше не трогали. В тот день я Стюарта так и не увидел. Они с Питером куда-то ушли и не вернулись. А я, как и всегда, отправился в паб.
В понедельник, едва я пришел в контору, как меня опять вызвали к Питеру. Помимо него там сидели Стюарт и юрист Питера. Я подумал было, что меня хотят проинструктировать перед судом. А на самом деле меня выгоняли с работы.
