"Это же не моя картина", — промелькнуло у меня в голове, — "зачем он спросил?"
Входная дверь оказалась запертой. Ключ был у меня в джинсах, джинсы в комнате. Я припал к дверному глазку и увидел спускающегося по лестнице и исчезающего из моего поля зрения Данилу. Девушка задержалась на лестничной площадке и, стоя ко мне спиной, разглядывала картину, держа ее на вытянутых руках. То, что было изображено на картине, заставило меня неприятно вспотеть и ноги мои предательски подкосились. Вместо портрета я увидел тот самый пейзаж Пуссена, который мы с Краснощековым отправили в Германию.
"Или мне это тоже приснилось?" — разорвалась в моей голове какая-то бомба и тысячи мелких осколков вонзились в тело.
На полусогнутых я кинулся в комнату за ключом. Джинсы валялись на подоконнике, как всегда не на своем месте. Судорожно роясь в карманах, я машинально бросил взгляд на улицу и увидел молодого человека в очках, отъезжающего куда-то в желтом таксомоторе.
— Стой! — крикнул я и ключи выпали из моих рук.
* * *
— Ты, что орешь на весь салон? — Краснощеков тряс меня за плечо и протягивал бутылку пива, — я не стал тревожить твой сон и сточил два завтрака в одно жало.
— Лучше бы уж потревожил, — вытирая пот со лба, проговорил я и уткнулся в иллюминатор.
Самолет трясло. Мы шли на посадку. Внизу стройными рядами красовались оранжевые и зеленые черепичные крыши бюргерских домиков.
Я всегда моделировал в своем сознании процедуру пересечения границы, и мысли мои почему-то сводились к тому, во что я буду одет в этот торжественный момент. Видимо, это появилось тогда, когда мама наряжала меня, отправляя в детский сад. Она заставляла меня надеть черную бабочку и бархатную жилетку, чтобы я таким образом выделялся из общей массы. Наряжать детей — естественное желание всякой мамаши, и в этом нет ничего предосудительного. Другое дело, что мне бы больше пошло на пользу, если бы мама периодически внушала бы мне, что человек, в первую очередь, должен выделяться своими поступками, а не тем, во что он будет одет. Но кто осудит маму? Я — в последнюю очередь. Эти мысли были бессмысленны, так как пересечение границы как таковой я благополучно проспал.
— Слушай, ты же не спал и, наверное, видел, как выглядит государственная граница сверху? — спросил я у Краснощекова.
— Конечно видел, — кивнул головой Алексей, — это жирная пунктирная линия красного цвета, с одной стороны которой небритые мужики в ушанках, а с другой — солдаты польской армии в опереточных костюмах с аксельбантами. Еще там бегает пограничный пес Алый и гадит, задницей своей повернувшись к пшекам.
— Ну да, я так себе приблизительно все это и представлял, — пластмассовый стаканчик с томатным соком перекочевал из лап Краснощекова ко мне в руки, и содержимое его маленькими порциями потекло в мое нутро.
— Ты что, разбавил сок алкоголем?
— Ага! — сказал Алексей, демонстрируя небольшую фляжку виски, видимо, приобретенную им во время моего сна.
— Кто же мешает виски с томатным соком? — поморщился я.
— Тебе что, не нравится? — обиделся напарник.
— Да нет, нормально, — я использовал остатки коктейля "блади Краснощеков" по назначению, — хочется только знать, где гадят польские доберманы, охраняющие границу.
— Они гадят в евростандартовских клозетах, отделанных розовым кафелем, слушая при этом исключительно полонез Огиньского.
Самолет в который раз затрясло, и он стремительно пошел на посадку. В иллюминаторе показались стремительно приближающиеся терминалы аэропорта.
— Хорошо бы пилот был немного трезвее, чем водители на скорой помощи, — сказал я Краснощекову.
— Пилот давно катапультировался — мы падаем! — Алексей изобразил гримасу ужаса, глотнул из горла виски и судорожно вцепился в подлокотники.
— Надеюсь, старикашка Туполев сможет сесть и без пилота.
— Наш полет завершен! — торжественным женским голосом произнес динамик, и все захлопали.
На последней ступеньке трапа ощущение стыда от неискренних аплодисментов прошло.
Выезжающий за границу русский человек сразу же начинает вести себя, подражая героям американских экшенов: он постоянно говорит о-кей, кушает поп-корн в кинотеатрах, улыбается и даже курит как-то по-особенному. Это все равно, что иностранцы, которые приезжая к нам, сразу же покупают ушанки и целыми днями ищут на улицах белых медведей.
— Когда я летал в детстве на самолетах, никто не хлопал в ладоши, — я поделился сокровенным с Краснощековым.
— Чувствуешь, как пахнет? — ответил тот, — пахнет свободой совести.
— Не свободой совести, а безжалостными капиталистическими буднями, — буркнул я и залез в холеный желтый автобусик, который, лихо лавируя между гигантскими "боингами", повез нас на встречу с исполнительными немецкими погранцами.
Свою непервосортность среди прилетевших в страну "мерседесов" и колбасы я почувствовал уже при прохождении таможни. Публика разделилась на две неравноправные очереди. Одну из них составляли рашенки и загадочные жители Юго-Восточной Азии, говорящие на птичьем языке. Другая очередь целиком состояла из счастливых представителей "Европейского союза".
— С какой целью посещаете нашу страну? — спросил у меня розовощекий, в зеленом незнакомом костюме, грозный страж порядка.
— Туризм, — пролепетал я, а мысленно добавил, — терроризм, расизм, эксбиционизм.
Такой ответ, видимо, полностью удовлетворил усатую личность, отягощенную властью, и я, получив свою краснокожую паспортину, направился к транспортеру, по которому, как лошадки на карусели, двигались пока невостребованные чемоданы и сумки. Прихватив свои рюкзаки и поразмыслив над тем, а не взять ли нам клюшки для гольфа, которые так заманчиво проезжали мимо, мы рванули через огромные стеклянные двери наружу, к интенсивно семафорящей руками Лене, одетой стильно и элегантно. Совсем не так, как на исторической родине.
— Что за буржуйский лоск? — спросил Краснощеков, прекратив на время плотоядный массаж десен.
— Девушка, вы говорите по-русски? — я подал голос, нелепо переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя в данной ситуации абсолютно лишним.
— Так, поехали в гостиницу, я все вам расскажу там, — Елена была непривычно серьезна и я, как опытный психолог-физиономист, сразу же определил по загадочному блеску ее глаз, что что-то маленькая чертовка не договаривает, и судя по всему, случилось что-то серьезное. Алексейчик, видимо, тоже почувствовал новизну в поведении своей подруги и начал, как всегда в подобных ситуациях, строить мне загадочные гримасы за спиной у Леночки.
— Какие шикарные здесь такси! — восхитился я, усаживаясь в светло-желтый "глазастик" на любезно предоставленное мне друзьями место рядом с водителем.
— Главное, не на чем едешь, а с кем едешь и куда, — сказала Леночка и затараторила с водителем на малопонятном языке солдат Вермахта.
— Нихт шизн, их бин русланд, — проговорил не к месту Краснощеков и тут же получил острым Леночкиным локотком в область мечевидного отростка.
— Заткнись, полудурок, — прошипела она.
Зеленые садики и аккуратные газоны без пустых бутылок, полиэтиленовых пакетов и без окурков "Беломора" успокаивающе действовали на меня. Никто не подрезал наше авто, все ехали строго в своих рядах, водитель не дергался и не матерился, проклиная чайников за их нерасторопность. Все пропускали пешеходов, улыбались им и друг другу и даже собственному отражению в зеркале заднего вида.
— Что, нашу картину врулили? — якобы так, между делом, спросил Краснощеков.
— В гостинице поговорим, — сухим голосом ответила Леночка.
— А, боишься, что этот белокурый нибелунг за рулем нас подслушивает?
— Заткнись, полудурок! — повторилась Лена.
Краснощеков заткнулся, как ему и велели, но всем своим молчаливым видом начал выказывать возмущение по поводу такого незаслуженно грубого обращения к своей персоне.
Вся эта недосказанность и неопределенность насторожила меня. Слишком много непонятного было связанно с этой картиной. Сплошные намеки и недомолвки, как будто все были посвящены в суть какой-то большой тайны, а меня игнорируют, или, может быть, я посвящен, но в этом случае я все равно ничего не понимаю. Обычно я быстро забывал даже самые яркие и захватывающие сны, во всяком случае большую их часть. Но сны, связанные со странной девушкой, картиной и отвратительной слепой старухой, сидят, как заноза, в моем мозгу и, мало того, кто-то постоянно теребит эти занозы. Образы моих сновидений не помогают прояснить ситуацию, а лишь дальше все запутывают, заставляя все время об этом думать. Вот и сейчас Лена мутит воду. Недаром я с самого начала окрестил ее ведьмой. Почему именно мы поехали на этот вызов, а не некрофилл Тамусенко? Он бы быстро разобрался со всей этой чертовщиной, провел бы пару черных месс и сам бы сглазил на раз-два старуху. Ну, или Паша Вафелька лучше бы поехал. Он бы не воспринял всерьез все эти сказки и отвез бы бабку на "Пряжку", где ей, кстати сказать, самое и место. И вообще, зачем было брать эту картину? Все Краснощеков со своей жаждой наживы. Ведь не в деньгах счастье, или все-таки в них?
